Он удивился: чем подходит?
Nuernberg sausages оказались вкусными, и беседа на время смягчилась. Мы почему-то вспомнили его ранние сочинения (он в прошлом много писал о джазе), и он сказал, что сто лет уже не был ни в «Синей птице», ни в «Форте».[5] Про «Синюю птицу» он даже не знает, существует ли она. Кажется, да. Он был на юбилее Козлова, саксофониста, полгода назад, с тех пор нигде. И не тянет. Неинтересно. Все очень постарели, а у Козлова недавно был инфаркт, вы слышали? Я не слышал.
- Что неинтересно? Джаз?
- Все неинтересно. Концерты, кино. Культура.
- Вот тебе и на.
- Да. Вот лет через двадцать здесь будет действительно интересно.
Я хотел сказать, что мы с ним уже почти двадцать лет обсуждаем одно и то же, и все вокруг, внешне меняясь радикально, принципиально почти не меняется, но сдержался. Я решил, что это будет косвенным намеком на его возраст, а это невежливо.
Вместо этого мы немного поговорили о любви немцев к sausages и вообще мясу, затронули особенности русской кухни - все же более вегетарианской по сравнению с немецкой (грибочки, капуста, огурчики), а потом я сказал, что был на хорошей выставке - советские кинозвезды 1970-х. В новом выставочном комплексе на «Курской». Советую. Они все удивительно красивы и… печальны. Для меня это было неожиданно. Я ожидал увидеть прошлогодний снег, а увидел скромное обаяние буржуазии 1970-х годов. Может быть, потому, что там все молодые? Молодые Михалков, Гафт, Глаголева. Помните ее в «Четверг и больше никогда»? Замечательный фильм. Он покачал головой: я не люблю совка. Он не вызывает у меня ностальгии и не кажется мне прикольным, как вашему поколению. Все эти «звезды» были в партии, а про Михалковых даже говорить смешно. Но главное, что на это все у меня нет времени. На что есть? Время есть на жизнь, на любимых людей, на литературу. Все.
- Понимаете, - сказал он, глядя в окно, за которым шли две молодые девушки в красивых, обтягивающих фигуру джинсах, - я грущу о конечности жизни. У Аксенова проблемы с сердцем, ваш любимый Пригов в больнице, вы слышали? Тоже сердце. Мы все стареем, понимаете? Политика - это все ерунда, чепуха, по сравнению с этим. Жизнь конечна и плохо кончается, вот что меня печалит больше всего. Наверное, моей религиозности не хватает это принять…
- Знаете, - сказал он чуть погодя, - вы мне говорите о похолодании уже лет пять, да? Ну что, где ваше «похолодание», в чем оно выражается? Разве начали сажать? Кого-нибудь, кроме Ходорковского, посадили? Нет.
Я сказал, что не говорил, что начнут сажать.
- Неправда, - сказал он, - говорили. Надо было это записать тогда и с вами, тогда же, давно, поспорить на деньги. Я уже когда-то спорил, заключал пари с такими же, как вы, либералами. Правда, денег так и не получил. Это было в 1989 году. Тогда только что появилось общество «Память» и очень многие мои друзья ждали еврейских погромов. Я же сказал им, что погромов не будет, и с некоторыми поспорил на деньги.
- Но это действительно готовилось, - сказал я. - Разумеется, при участии и по заказу госорганов. По аналогии с бакинскими событиями. Просто в последний момент не решились или передумали. Об этом же писали когда-то.
- Бред, - сказал он. - Нигде об этом не писали. Я вам как профессионал говорю. Во всяком случае, я - не читал. По вашему мнению, везде замешано КGB (он не без изящества произнес аббревиатуру по-английски). Я говорил, вам лечиться надо… Но погодите, дайте историю досказать. И вот тогда, в 1989 году, погромов ждали в мае, весной. Почему-то. И вот прошел май, прошло лето, сентябрь, октябрь, а все было тихо. И тогда я сказал моим друзьям: давайте деньги, вы проспорили. Но это же либералы, они, как и вы, сказали: а мы такого не говорили. Ты не понял. Деньги зажали. С этими господами всегда так, знаете? -Он засмеялся.
- В 2003 году вы боялись, что будут сажать, - снова повторил он, - что будут прослушивать телефоны… Ну что, ваш телефон прослушивают?
- Я этого не говорил, - сказал я. - Я говорил, что мы имеем очень нехороший тренд. Разве нет? А насчет прослушки, sorry, по-прежнему не знаю. Может быть, и да, а может, и нет. Может быть, прослушивают даже этот разговор, может, и нет. Прослушивало же ФБР Хемингуэя в 1950-х годах. И когда он об этом говорил, все тоже крутили пальцем у виска. Потом выяснилось… Наверное, нынешние дела тоже выяснятся позднее. Знаете эту старую пословицу? Параноик - это человек, который слишком хорошо знает жизнь.
- Послушайте, - сказал он. - Послушайте… Я понимаю, что у вас у всех не в порядке нервы. Но разве вы не видите, что страна начала хорошо жить? Причем не Москва (вы мне сейчас скажете, что это Москва, так все говорят). Поезжайте в Самару, поезжайте на юг России, на Урал… Даже деревня возрождается. Я живу в деревне, я это вижу. Все это началось после 2001 года, при Путине.
- Но это же нефть, - как заведенная пластинка, сказал я. - Нефть стоит 70 долларов. А в 1990-х стоила 12.
- Я не экономист, - сказал он, - и вы тоже. Пусть экономисты в «Economist» разбираются, что к чему. Я говорю только о том, что я вижу.
Потом он добавил, что нынешнее воровство начали либералы и что если бы сейчас был Ельцин, никакого Стабфонда в помине уже не было бы, его бы просто украли, и что там, где есть ГБ, там есть хотя бы относительный порядок, и повторил свою старую мысль, что американцы давят нас, где могут. Как - зачем? Затем, что они двуличны и им не нужна сильная Россия.
- Они бомбили Ирак, и это было правильно, вы согласны? - спросил он. - А почему, когда мы бомбили Чечню, они кричали «это неправильно» и говорили про военные преступления? Потому что в этих аулах жили якобы мирные люди? Чеченцы не бывают мирными, - добавил наш герой. - Почитайте Лермонтова, почитайте Толстого.
Он знаком позвал официантку. Я видел, что девушка видела его жест, но отвернулась. Фирменные московские штучки. Будь человеку хоть шестнадцать лет, родись он на двадцать лет позже социализма, он все равно будет вести себя так, будто вы сидите в советском ресторане «Сказка», а не в современном кафе на одном из центральных проспектов города. И главное, будет на вас сердиться за то, что вы за столиком, а он - у стойки. Что вы хотите, красный цвет не зря так популярен у нас.
Он разозлился.
- Что за хамство? Кого они набрали?!
- Ну как же, - сказал я. - Вы же сами говорите, что все хорошо. Вот пример. Новое поколение. Путин на майках. В кармане Nokia. Чат-х.ят, эсэмэс-кэпээсэс. Но оно вас и меня не любит. Зачем вы ей сказали, что просили «Святой источник», а не «Vitel», когда она принесла «Vitel»? Зачем приехали сюда на хорошей машине? Зачем говорите непонятные слова и носите очки, в конце концов? Вот результат. Надо было хотя бы улыбаться.
- Кому улыбаться? - сказал он. - Обслуге?.. Вы что, с ума сошли?
- А что?
- Вы положительно псих, С., - сказал наш герой. - Обслуга не существует. Я ее не вижу. Это же пролы, понимаете? Пролы!.. Они не должны думать. Мне плевать на ее ощущения. Если бы не лень, я бы завтра же связался с их хозяином… Наши дураки. Вот Запад в этом смысле создал гениальное общество. Закормил их до одури и сделал машинами.
- Большой вопрос, машинами ли… Еще Бодрийар ломал над этим голову, - сумничал я. - И западные политики, заметьте, избегают социальной демагогии и уважают политкорректность. Вы что забыли? Ато liberte, fraternite… Будете относиться к ним так - получите баррикады.
Мы еще некоторое время поговорили на эту тему, но я обратил внимание на его кольцо. По-моему, он носил его все эти годы, большой перстень с чем-то серебряным в виде печатки. Я вспомнил, что я часто собирался спросить его, что это, но каждый раз разговор уходил. Ходорковский оказывался важнее.
- Что это у вас? - спросил я.
- Это монета, - сказал он. - Я вам не рассказывал эту историю? Римский талант с галеона. Я купил его когда-то, еще в советские годы, в Коктебеле. Тогда там у знающих людей можно было недорого купить подобные вещи. Я купил, а потом меня напечатали в «Юности». Вдруг. До этого повесть лежала года четыре… С тех пор ношу как амулет.