И у него получалось не думать об этом, растворившись в горячем от буйных танцев Анином теле, в угаре приближающегося праздника, в пьяной похоти, скабрезных шутках, в щекочущем желании сбежать с бесстыжей любовницей, оторвавшись от обязательной, надоевшей невесты.
— Давай исчезнем… на время, — лихо предложил он.
И прибавка «на время» сразу успокоила совесть, облегчая ему путь к отступлению. Он не собирался совершать никаких необратимых поступков, лишь небольшую суперменскую шалость!
Аня с готовностью кивнула несколько раз подряд.
— Иванночка, идем, я покажу тебе модели моих самолетов… — громко провозгласил Людин и потянул ведущую в смежную комнату.
Невеста вцепилась в Тёму испуганными глазами.
— Идем, — подталкивал ее режиссер. — Тебе понравится… Я их с детства собираю.
— Тём, а ты не хочешь посмотреть? — просительно протянула Иванна.
— Конечно, — откликнулся он, танцуя. — Иди, я сейчас… подойду.
Но едва будущая супруга скрылась за дверью, он спешно поволок Аню в коридор — его глаза блестели хмельным хулиганским азартом.
— Куда? В ванную? — жарко прошептал он.
— Нет, засекут. Пошли… — Аня уже срывала с вешалки их вещи. — Скорее. Ты же знаешь… Я живу в двух шагах…
— Заметят…
— Не заметят.
И усилием воли он заставил себя поверить: не заметят. И пьяный, расплывающийся мозг радостно захихикал, соглашаясь с невозможным: «Конечно… Они ведь только туда и обратно… Вернутся раньше, чем Иванна окончит смотр самолетов». И только когда на следующее похмельное утро он явился в телецентр вдвоем с неотвязной, довольной, как слон, Аней, он осознал, отчего именно так страстно пытался сбежать вчера вечером.
Под глазом главного режиссера Василия Людина красовался огромный, неумело замазанный их безрукой гримершей фингал.
— Где Зацерковная? — грозно спросил он у журналиста.
— Не знаю… — смешался тот. — Я… она… Сегодня же выходной! Тридцатое… Все гуляют.
— Все на работе! — гаркнул Людин, зондируя Артема проницательным, уже растолковавшим его смущение взглядом. — Вчерашние съемки псу под хвост. Брак! Надо срочно все переснять. Вы лично тут на хрен не нужны… Но если ваша невеста не объявится в течение часа, она запорет нам новогодний выпуск!
Он уже знал, что Иванна сбежала вчера не к Тёме, знал, что тот ничего не знает, что он дезертировал, оставив шефу поле боя. Но еще не вынес ему свой приговор.
— Так нужно позвонить ей… — промямлил Тёма.
— Ей звонят с семи утра! Она не берет трубку, — заорал шеф. — Она подставляет всех нас!
«Что же у них вчера произошло? Что? — лихорадочно соображал журналист. — Ясно одно: ничего хорошего».
Но еще отчетливее Артем сознавал другое: больше всего на свете он не хотел видеть сейчас Иванну и, заглянув ей в глаза, узнать ответ на свой вопрос.
Больше всего на свете он хотел бы не видеть ее больше никогда, сделать так, чтобы ее попросту не было в его жизни, чтобы она никогда не рождалась на свет, не встречалась ему и чтобы вместе с ней не было и его вины.
«Так у нее ж сменился телефон! — вспомнил он внезапно. — Поменяли АТС. Она только вчера мне сказала… И свой новый номер 248-28…»
Он открыл рот, чтобы сообщить спасительную информацию режиссеру. И встретился с его взглядом — недобрым, испытывающим, черным, направленным ему в глотку, как дуло пистолета.
И понял: Людин ждет, рискнет ли журналист пойти против него, лишив начальника стопроцентного повода уволить Зацерковную, которую (что бы у них вчера ни произошло) шеф почему-то, точно так же, как он, не хочет видеть больше никогда.
— Наверное, она еще спит, — убежденно заявил Артем. — Вы же знаете, Иванна — жуткая соня…
Приказ об увольнении Иванны Зацерковной был подписан в тот же день. На съемках ее заменила Анюта. И Артемий Курников больше никогда не видел свою невесту. Как, впрочем, не видел он больше и Василия Людина, ни живым, ни мертвым — только закрытый гроб, который они провожали 1 января всем «Безумным миром».
В тот же предпоследний вечер года «пежо» главного режиссера врезалось на мосту в самосвал. И когда его тело вытащили из расплющенных обломков машины, оказалось, что тела как такового уже нет — есть только части рук, ног, туловища и треснувшая грецким орехом голова.