Бабушка замолчала.
— Я забыла сказать: вчера ты убила того, кто обидел тебя.
— Откуда ты знаешь? — вскрикнула Иванна.
— Да уж знаю… — усмехнулась бабушка Ева. — Человек по имени Василий Людин попал в аварию — его тело разорвало на тринадцать кусков.
— А при чем здесь я? — испугалась внучка.
Бабушка вытянула руку и разжала кулак — на ее ладони лежали подобранные с ковра обрывки фотографии и рассеченная ударом ножниц глянцевая голова.
— Можешь сосчитать, — сказала она. — Ровно тринадцать.
Иванна нерешительно пересчитал а, потом, помедлив, пересчитала еще раз, затем, чтобы убедиться окончательно, сложила на простыне тринадцать частей в фигурку покойного режиссера.
Ошибки быть не могло!
— Я ведьма, — произнесла она, пытаясь примерить это понятие и не зная, как надеть его на себя, — словно заморский костюм, лишенный привычных прорезей для рук, оно казалось ей лишь бестолковой кучей тряпья. — Я — ведьма, — проговорила она снова.
И что-то тревожное, опасное заворочалось у нее в животе, подобно еще не рожденному, но уже существующему ребенку.
— Ты — ведьма, — подтвердила бабушка. — Твой дар звал тебя давно… Недаром ты поступила в медицинский. Ближе психиатрии к ведовству лишь религия. Ты выбрала профессию интуитивно, не в силах сформулировать точнее то, чего не знала и что не считала возможным.
— Я — ведьма, и я убила Людина…
Она вдруг всей кожей ощутила неприязнь к этой новой, зародившейся в ней жизни… И одновременно головокружительность этой власти!
Такое же спорное, смешанное чувство она испытывала в детстве, когда, втайне от мамы, воровала из коробки шоколадные конфеты: жажду вкусного, страх и азарт — застукают, не застукают?! И осознание, что ее поступок — нехороший и, если он всплывет, ей будет ужасно, невыносимо стыдно.
Такое же чувство она испытала, оказавшись впервые в постели с мужчиной, когда тело одновременно хочет и не хочет, стремится и боится, когда животный инстинкт, окрепнув, освобождается из уютной и привычной скорлупы морального табу.
— А если я не хочу? Не хочу быть такой? — гордо заявила она.
— У тебя нет выхода, — сказала бабушка. — Отныне ты раба.
— Что? — возмутилась Иванна. — Да кто меня заставит? Ты? Они? — Она не знала, кого именно имеет в виду, но уже заранее бунтовала. — Я буду поступать, как я хочу!
— Ты даже не понимаешь, что сама ответила на свой вопрос.
Бабушка встала со стула и подошла к окну. Спина ее была прямой, как у балерины.
— В тебе уже говорит ведьма, — бесстрастно объяснила спина. — Ведьмы неспособны смириться с неволей. Ни я, и никто другой не станет неволить тебя. Отныне ты сама будешь принимать решения и сама нести за них ответ… Ведьмы не подчиняются никому, в том числе и друг другу. Мы — свободный народ. И все же ты такая же раба, как все мы…
— Раба кого?
— А кто заставляет тебя есть, пить, спать? — пожала плечами бабушкина спина. — Твоя человеческая природа. Ко со временем ты избавишься от слабостей людских, научишься видеть в темноте, месяцами обходиться без сна и пищи… Ты ведьма и будешь жить как ведьма. Новое нутро получит над тобой власть. Твоя суть и станет твоим владыкой. Это уже случилось — вчера, когда ты убила человека.
— Но ведь это же ужасно! Ужасно! — запричитала Иванна.
— Ужасно что? — Обернувшись, бабушка посмотрела на нее в упор. — То, что ты убила его? Или то, что при мысли об этом у тебя кружится голова от радости, что он наказан?
— И то, и другое… — запаниковала Иванна. — Пойми, убить — это убить… — Она не знала, как сформулировать это точнее. — Это грех. Так нельзя! В любом случае это плохо.
— Что хорошо, что плохо… — Тон бабушки неожиданно сделался ласковым. — Даже человеческий суд плутает в подобных понятиях и оправдывает убийство в целях самозащиты.
Она подошла к внучке и любовно погладила ее по взъерошенной темной голове.
— Пойми, ты не могла не убить его. Сила, зачатая в тебе, была слишком могущественной, она уничтожила бы либо его, либо тебя. И то, что смерть досталась ему, — справедливо.