Октавиан встал с места и прошёлся до дальней стены, на которой был нарисован Персей, держащий на весу голову Горгоны[207]. Я отстранённо подумал про себя, что наш господин и хозяин прихрамывает: может быть, старая рана или врождённая болезнь. Он долго стоял в молчании, разглядывая картину.
— Ты нужен мне, Вергилий. — Он всё ещё стоял ко мне спиной. — У меня есть настоящее, но мне нужен ты, чтобы дать мне будущее. Помоги мне. Не ради меня самого, а ради Рима.
Вот так. Просьба, которую, как я надеялся, он не выскажет, облечённая в такие слова, которые, я надеялся, он не употребит. Мне нечего было на это ответить.
— Хорошо, Цезарь, — сказал я. Только это. Я рассчитывал, что он не будет больше на меня давить.
Октавиан кивнул. Он до сих пор смотрел на картину. Я слышал, как Меценат за моей спиной перевёл дыхание.
— Хорошо. — Октавиан наконец обернулся и попытался улыбнуться. И вновь меня поразили его узкие и неровные зубы. — Ты всё понял, не так ли?
— Ох, понял, Цезарь, — ответил я. — Я всё отлично понял.
— Надеюсь, что так. Я правда надеюсь на это. — Он поколебался и затем продолжил более громко: — В любом случае я хотел обсудить с тобой ещё один проект.
— И что же это?
Глаза Октавиана на мгновение остановились на мне, затем он отвёл взгляд».
— Я хочу, чтобы ты написал эпическую поэму.
— Историю Энея. — Меценат следил за мной так, как следят за норовистой лошадью, стараясь уловить малейший признак, что она может удрать.
Я повернулся к нему.
— Ещё одно общественное признание? — ехидно спросил я.
Октавиан сделал странное движение рукой, как будто отражал удар. Он никак не желал посмотреть на меня.
— Я же сказал, — произнёс он. — Мне нужно, чтобы ты дал мне будущее. Ты великий поэт. Может быть, самый великий из всех, кого когда-либо порождал Рим. Мы — ты и я вместе — имеем возможность построить идеальный мир. Я могу распоряжаться людскими телами, даже их умами, но только ты можешь отдать мне их сердца.
Я не шелохнулся и не промолвил ни слова. Даже Меценат, казалось, пришёл в замешательство, безошибочно уловив мольбу, прозвучавшую в голосе Октавиана.
— Я не вечен, Вергилий. — Опять спиной ко мне. — Я слаб здоровьем и, может быть, не протяну и десяти лет. Я хочу, чтобы моё дело жило и после моей смерти, чтобы кто-то подхватил его. Ты можешь написать поэму, которую будут слушать не родившиеся ещё люди и говорить: «Да, это правильно, вот как всё должно быть. Вот как мы хотим жить». Ты сделаешь это, Вергилий? Пожалуйста!
— А как же быть с вашим прошлым? — услышал я свой голос. — С убийствами. Предательствами. Ложью. С вашими собственными недостатками. Хотите, чтобы я оправдал такое?
Когда он наконец обернулся, клянусь, на глазах у него были слёзы.
— Забудь об этом, — сказал он. — Забудь прошлое, это не имеет значения. То, что я сделал, было необходимо. Пожалуйста, Вергилий. Мне необходимо, чтобы ты оправдал меня, не ради меня, а ради блага Рима.
Я заметил, что Меценат отвернулся и принялся изучать другую роспись — Приама[208] и Ахилла. Наверно, хотел сделать вид, что не слышит мольбы Октавиана, но я подозреваю, что он, как и я, просто был смущён.
Мы с Октавианом долго смотрели друг на друга. Наконец я опустил глаза.
— Ну хорошо, Цезарь, — сказал я. — Не могу обещать вам будущего, но вы получите свою «Энеиду».
56
Я не сразу приступил к «Энеиде». Прежде чем написать слово, мне нужно было обдумать и проработать целую гору замыслов.
Даже если бы Октавиан и не назвал Энея, я всё равно выбрал бы его сам. Хотя он и не имел непосредственного отношения к Риму[209], его сын Юлий — прародитель рода Юлиев, к которому принадлежит Октавиан. Более того, у Энея безупречная гомеровская родословная, а значит, если я сделаю его своим героем, это даст мне возможность показать чёткую связь между Гомером и Италией, между старым и новым миром.
История Энея мне тоже годится. Вместе со своим престарелым отцом он плывёт по приказу богов из Трои, чтобы основать новое, лучшее государство на западе. Преодолев множество опасностей, он добирается до Карфагена, где его удерживает прекрасная царица Дидона. Он разрывается между любовью и долгом, но всё-таки долг побеждает, и он плывёт дальше, в Италию. Здесь его приветствует царь Латин, которому было пророчество, что заморский вождь женится на его дочери и возвеличит его царство.
207
208
209