— Я достаточно хорошо вижу, — сказал он. — Мне не нужна твоя помощь.
В доме было грязно и воняло. Остатки пищи — чёрствый хлеб, гнилые яблоки, рассыпанные варёные бобы — валялись разбросанные по полу. Стол был завален грязной посудой, часть из которой была разбита. Я, оглядываясь, стоял посреди комнаты.
— А где рабы? — спросил я.
— Разбежались. — Отец стоял рядом со мной. Я почуял его кисло-сладкий запах, такой же, как в комнате, но с примесью мочи. Его туника была такая грязная, что я не мог определить, какого она цвета.
— А Гай? Мой брат Гай?
— Умер два месяца назад, — ответил он.
Я подошёл к столу и механически принялся складывать тарелки в стопку.
— Ты не говорил мне об этом. Не писал, — проговорил я.
— А почему я должен был писать тебе об этом?
Я зажмурился, чувствуя, как внутри поднимается горечь.
— Я твой сын.
— В самом деле? — бросил он. — У меня было два сына. Оба они умерли — и Марк и Гай. У меня было поместье. Теперь всё пошло прахом.
Значит, я не ошибся. Поместье конфисковали.
— Поговорим об этом потом, — устало сказал я. — Давай прежде всего уберём здесь.
Я вышел на улицу и вызвал своих рабов из конюшни, куда они отправились спать вместе с лошадьми.
— Он пришёл пять дней назад, — произнёс отец. — Бритый черноволосый ублюдок с письмом, которое я не смог прочитать. Сказал, что у него приказ от Цезаря.
Ну конечно, он должен был взять имя Цезаря. Лишь только прибыв в Рим, он узаконил своё усыновление. Теперь он официально был Гаем Юлием Цезарем. Только враги продолжали звать его Октавианом.
Наконец в комнате стало чисто и аккуратно, и рабы зажгли две жаровни с древесным углем, чтобы разогнать декабрьский холод. Отец умылся и переменил тунику. Он сел напротив меня, прихлёбывая вино, которое я подогрел и смешал с ячменным отваром и мёдом. Было почти уютно. Домашняя сцена, изображающая любящего отца и почтительного сына.
— Я сказал ему, что он лжец. — Старик улыбнулся, и я заметил, что зубы у него чёрные и поломанные. — Цезарь бы никогда не отдал такого приказа. Мы его поддерживали. Он бы никогда не выкинул нас с нашей земли, не отобрал бы имения. К тому же он мёртв. Убит этими ублюдками сенаторами в Риме.
Я объяснил ему, в чём дело. По крайней мере, попытался объяснить.
— Он упоминал какие-нибудь другие имена? Я имею в виду, посыльный.
— Называл какого-то Поллиона. И Корнелия Галла.
Я снова сел. Ну конечно. По логике, он должен был выбрать своим представителем Поллиона. Тот командовал испанскими легионами, которые составили часть войск триумвиров, и был испытанным администратором. Но Галл? Неужели он так быстро вырос во мнении Октавиана?
— Ты уверен?
— Со слухом у меня всё в порядке, парень.
Похоже, что всё не так безнадёжно. Если на севере земельными реквизициями занимались Поллион и Галл, то они, по крайней мере, беспристрастно выслушают меня.
— Где они сейчас? В Кремоне?
— В Милане. — Он уловил волнение в моём голосе. — Ты их знаешь?
— Очень хорошо. Поллион заказал мне несколько стихотворений.
— Правда? — угрюмо произнёс отец. — Значит, ты всё-таки чего-то стоишь. Любопытный сюрприз.
Это была не то чтобы похвала, но всё же лучше, чем ничего. Нищий должен быть благодарен за то, что ему подают.
На следующий день я отправился в Милан, один, потому что почёл за лучшее рабов оставить с отцом. Поллион несколько дней назад уехал в Рим — я был несколько раздосадован, поняв, что мы разминулись с ним в дороге, — но Галл был на месте — во дворце правителя провинции. Когда я вошёл, он диктовал письмо секретарю-греку. Он поднял глаза и уставился на меня как на привидение, потом подошёл и тепло обнял.
— Вергилий! Какими судьбами?
Я поведал, в чём дело, и он помрачнел.
— Я могу не так уж много, — сказал он. — Документы подписаны, и право собственности передано другому лицу. Но оставь их у меня, я попробую чего-нибудь добиться, даже если придётся обратиться к самому Цезарю.
— Лучше не надо, — проговорил я.
— Почему? — Он отпустил секретаря и уселся на край стола.
Мне стало неуютно. Я несколько лет не видел Галла. Внешне он почти не изменился, если не считать того, что раздался в плечах и пополнел. Но теперь он работал на Октавиана, и я не знал, как он с этой точки зрения оценит нашу прежнюю дружбу.