— Возможно.
Он уставился на меня, замотал головой.
— Ну нет, — возразил он. — Не Октавиан. Это уж точно. Ты знаешь, что он ответил после Филипп одному бедному гомику, который имел нахальство попросить денег на скромные похороны? «Попроси грифов»[194]! О Юпитер! Я сам это слышал. «Попроси грифов»! Если это и есть освободитель, на которого ты возлагаешь надежды, то можешь забыть о них, насколько я понимаю.
— Послушай, Квинт, — спокойно сказал я. — Ты веришь, что над миром трудятся боги. Так пусть же они пользуются какими хотят инструментами.
— Октавиан — это не божественный инструмент, он обыкновенный х... к тому же не очень-то чистый. — Гораций, когда злился, мог быть очень грубым и не выбирал выражений. — Я не хочу иметь с ним никаких дел. А значит, и с его подстилкой Меценатом.
Должно быть, я выглядел совершенно ошарашенным, что и было на самом деле, потому что Гораций немедленно раскаялся. Он смущённо улыбнулся.
— Прости, Публий. Я не то имел в виду. Я знаю, что Меценат твой друг.
— Он ещё и один из самых... образованных людей, которых я когда-либо встречал. А Октавиан запросто может быть обыкновенным х... — я так старательно выговаривал слова, что Гораций засмеялся, — но он — единственная надежда Рима.
— В таком случае — бедный Рим. — Гораций налил себе вина из кувшина, стоявшего рядом.
— Пошли познакомишься с ним, — внезапно предложил я. — Сейчас.
Гораций поперхнулся.
— С Октавианом?
— С Меценатом, — ответил я. — Поверь, он совсем не такой, как ты думаешь.
— Ты имеешь в виду, что он не педик? — ухмыльнулся Гораций.
— При чём здесь это? Я прошу тебя как друга дать моему другу шанс. Можешь ты это сделать?
Он долго смотрел мне в глаза. Затем медленно проговорил:
— Ну, ладно, Публий. Хорошо. Но если он заговорит о политике или начнёт делать какие-нибудь предложения, тогда я уйду. Немедленно, и больше никаких шансов, уйду и не оглянусь. И никогда снова туда не приду. Ты понял?
Я почувствовал, как пересохло у меня в горле, и жадно глотнул вина.
— Он не будет, — сказал я. — Обещаю тебе.
— Но только не прямо сейчас, — подмигнул Гораций. — У меня сегодня свидание с девушкой-сирийкой, я несколько месяцев добивался этого и не променяю его на дюжину Меценатов. Или даже на одну хорошую поэму.
— Уважительная причина, — согласился я. — Я как-нибудь договорюсь.
Мы отправились туда через два дня. Я предупредил Мецената (не сказать, чтобы ему это было нужно) об условиях Горация, и он не обманул моих надежд. Я заметил, улыбнувшись про себя, что Гораций не удосужился сменить тогу и что на ней было пятно от вина на верхней складке. Сам Гораций был так холоден, как будто наносил визит своему злейшему врагу, однако я видел, что он нервничал.
— Не волнуйся, Квинт, — лукаво шепнул я в ожидании, пока раб откроет внушительную парадную дверь. — Он не кусается.
Гораций усмехнулся.
— А если он это сделает, — ответил он, — то подцепит бешенство.
Меценат был в саду, так же как и в нашу первую встречу — но только на этот раз он не играл в мяч, а покойно откинулся на ложе со стопкой восковых табличек и грифелем в руках. На нём была надета простая туника, которую, как я знал, он любил больше всего; он никогда, если была возможность, не носил тогу, отдавая предпочтение греческой одежде, где только возможно. Когда он поднялся с места, чтобы поздороваться с нами, я облегчённо вздохнул, обратив внимание, что он говорит без своего обычного жеманства.
— Гораций! Рад, что ты смог прийти!
Гораций насупился и что-то невнятно пробормотал. Я вздрогнул. Меценат, казалось, ничего не заметил.
— Устраивайтесь поудобнее. Через минуту принесут вино. А пока что мне очень нужна ваша помощь.
— В чём? — Я улёгся на второе ложе. Гораций после некоторого колебания занял третье.
Меценат показал на восковые таблички.
— Кое-что из моей жалкой писанины. Никак не могу справиться. Вожусь уже несколько дней, но получается только хуже.
Это было что-то новенькое. Накануне я провёл с Меценатом несколько часов, а он ни словом не обмолвился, что трудится над стихотворением. Я почуял что-то неладное.
— Тогда давайте послушаем, — предложил я.
Меценат украдкой послал мне улыбку.
— Замечательно. — Он откашлялся и начал: