Вот таким образом на начальных этапах Октавиан вёл борьбу против Антония. Это была стратегия гения. Она повела за собой всю Италию, а Антонию, хотя он и лез из кожи вон, нечем было на это ответить.
К новому году уже все знали, что надвигается война. Оба консула были сторонниками Антония; бросив от его имени вызов Октавиану, они покинули Рим, прихватив с собой значительную часть Сената. Для Октавиана это был удар: если он собирался выставить себя спасителем Римского государства, то тогда как же оправдать дезертирство обоих главных магистратов и большинства правительственного органа? Но на самом деле это намного усложнило задачу Антонию. Там, где Октавиан прилагал усилия, чтобы прояснить свою позицию, Антоний оказывался перед дилеммой. Он мог повести за собой либо своих римских сторонников как римский магистрат, либо восточных союзников как эллинистический царь, но ни то, ни другое было невозможно. Что бы он ни выбрал, он неминуемо оскорбил бы другую сторону. Но решаться на что-то было необходимо.
Год прошёл в приготовлениях. Антоний собрал мощный флот и велел подвластным ему царям мобилизовать свои войска. Клеопатра снабдила его деньгами в огромном количестве, но это была лишь крупица баснословных сокровищ Птолемеев, хранившихся в Александрии. Клеопатра уже стала главной причиной трений между Антонием и его римскими союзниками, но она отказалась уехать и имела на это право, поскольку оплачивала большинство расходов.
Октавиан внезапно сменил тактику. Он напустился на Клеопатру как на первого врага. А Антоний стал невинным простофилей, вынужденным плясать под её дудку под влиянием наркотиков и колдовства. В самом конце мая Антоний сам сыграл на руку своим врагам, в конце концов расторгнув брак с Октавией.
Хотя Октавиан выжал из развода для собственной выгоды всё, что было возможно, оскорбился он совершенно искренне. За исключением, может быть, только своей новой жены Ливии (но и насчёт неё у меня нет полной уверенности), сестра была единственным человеком, к которому он чувствовал настоящую привязанность. Наверно, потому, что в ней было то, чего не хватало ему самому. Однако развод имел ещё одно последствие, более разрушительное. Для двух самых главных приверженцев Антония, Планка и Тиция, развод послужил сигналом, что Клеопатра окончательно взяла над ним верх, и в возмущении они переметнулись к Октавиану. Они выдали, что Антоний оставил своё завещание на хранение весталкам[204] в Риме, и Октавиан, под давлением обстоятельств, не постеснялся добыть его силой и предать гласности.
В большинстве пунктов не было никаких сюрпризов, в них подтверждалось, что царства передаются в дар детям Клеопатры от Антония, и наследником Цезаря признавался Цезарион. Но был один пункт, в котором было кое-что новенькое, что в глазах простого римского люда перевешивало всё остальное. Антоний просил похоронить его вместе с Клеопатрой в Египте.
Не знаю, было это измышлением Октавиана или нет. Конечно, могло быть и так, ведь никто, кроме Октавиана, завещания не читал; однако Антоний никогда не отрицал этого, значит, доля правды здесь есть. Я знаю, это покажется мелочью, но она имела огромное значение. Тем самым Антоний отказался от своего римского наследия. Он отрезал себя от Италии, и за это сама Италия отреклась от него.
Я подозреваю, что даже Октавиана ошеломила такая бурная реакция. До этого стоял ропот на возросшие из-за войны налоги. Теперь он прекратился. Едва ли ещё сохранялась надобность в проводимой Октавианом для раздувания страстей кампании поношения Клеопатры. Отпала даже необходимость науськивать секретных агентов вести народ по той дорожке, на которую он хотел его подтолкнуть. Сначала Италия, а потом и провинции объединились, чтобы принести клятву Октавиану в личной преданности и солидарности с ним. Это был потрясающий вотум доверия, прямой наказ вести войну. Его мог подстроить и Октавиан (или Меценат), но в конечном счёте Антоний сделал это собственными руками. Он не только вырыл себе могилу, но и спрыгнул в неё и самолично засыпал себя землёй, а Октавиану, чтобы завершить дело, осталось только притоптать её.
И он сделал это ещё до конца года. В древней впечатляющей религиозной церемонии, которую не видели вот уже несколько поколений, облачённый в одежды жреца богини войны Октавиан объявил от имени Рима Священную войну — не против Антония, который, может быть, и нарушил существующую мораль, а против развратившей его женщины — пьяной, поклоняющейся зверям распутной ведьмы Клеопатры.
204