Неужели многие из вас не умеют даже составить мало-мальски сносную служебную бумагу, нацарапать донесение, выжать из себя что-нибудь путное? Если так, это очень огорчительно для правительства.
Когда я получаю бумаги от начальников гарнизонов, я прежде всего обращаю внимание на то, как они написаны. Одно и то же можно сказать по-разному, в разных выражениях, которые подчас имеют различный смысл. Поэтому как от начальника гарнизона, не умеющего писать, так и от каптенармуса, пишущего о том, чего он не знает, исходят бумаги, в которых ничего нельзя понять. А если случается что-нибудь плохое из-за плохо написанного донесения, начальник гарнизона оправдывается тем, что его писал каптенармус, плохо истолковавший плохо продиктованное. Кроме того, если возникает надобность дать секретный приказ, правительство оказывается в затруднительном положении, не будучи уверено, что начальник гарнизона его поймет. В своем ответе он может написать любую чушь, как это часто и случается. Не следовало ли бы мне в таком случае назначить каптенармуса начальником гарнизона, а неграмотного начальника гарнизона разжаловать в рядовые?
Я всех вас возвысил из ничтожества в те времена, когда собирал коконы, из которых должны были вывестись бабочки. Мне нужны новые люди на государственной службе, сказал я себе. Самородки. Лучшие из лучших. И я отобрал тех, кого счел лучшими. Не ждать же мне было, пока станут взрослыми дети, которых еще не родили наши женщины, чтобы только свободные от скверны по слову Иеговы вступили в обетованную землю! Я взял то, что нашел под рукой. Мне достаточно было, чтобы каждый из вас говорил о самом себе как о незнакомце; не владел ничем, даже самим собой. Я спрашивал: это твой дом? Нет, сеньор, общий. Это твоя собака? Нет, сеньор, у меня нет собаки. Но по крайней мере твое тело, твоя жизнь принадлежат тебе? Нет, сеньор, они лишь ссужены мне до тех пор, пока не понадобятся нашему Верховному Правительству. Столь полное отсутствие собственности означало безмерную силу. У них не было ничего. Они обладали всем, потому что в каждом было заключено все. Я сказал: эти люди крепко стоят на ногах. Они-то мне и нужны, чтобы поставить на ноги страну. Так я нашел, например, Хосе Леона Рамиреса. Быстрый ум. Соколиный взор. Проворство без спешки. Приказы прибывали к нему устаревшими. Он всегда немного опережал их. Это был один из моих лучших людей, пока не стал худшим. Он не любил ни льстить, ни ябедничать. Хосе Леон Рамирес годился на все, но всегда оставался самим собой. Я собирался через несколько лет произвести его в капитаны, сделать военным министром. А одно время подумывал даже назначить своим преемником. У него был шанс. Я дал ему шанс. Он потерял его в своей ширинке.
А вот вам другой бездельник, погубивший себя: Ролон, бывший капитан Ролон. Он поднялся на самую высшую ступень. И скатился на самую низшую. В течение многих лет я лично учил его военному искусству. Он был прирожденным артиллеристом. Бывало, подходил к пушке, похлопывал ее рукой, поглаживал, как смирную лошадь. Закрепляя ее на лафете, разговаривал с ней, тихонько объяснял ей, что от нее требуется. Поднося фитиль, чертил в воздухе пальцем параболу, указывая цель, подобно тому как всадник указывает лошади барьер, который она должна взять. Слегка щелкал языком, и пушка выпаливала. В девяноста девяти случаях из ста снаряд попадал в цель, как бы далеко она ни находилась.
Ах, Ролон, Ролон! Я научил тебя тысяче хитростей, чтобы ты был способен победить любого врага, сокрушить любую крепость, в том числе и крепость своей собственной души, если в нее закрадется страх. Мы разыгрывали ожесточенные бои на суше и на море. Однажды на таких маневрах ты достиг ста попаданий. Ты чуть ли не превзошел меня. Из рядового солдата ты выдвинулся в капитаны. Стал военным наивысшего ранга, какой существовал в то время в нашей армии. Импозантный капитан артиллерии, готовый, как таран, обрушиться на врага и стереть его в порошок, ты был бесподобен и незаменим, единственный в своем роде.
Ты помнишь его, Патиньо? Как сейчас вижу сеньор. Высокий, до потолка ростом. Дородный. С усами и гривой волос чуть не до пояса. Одна его внешность внушала почтение, Ваше Превосходительство. Да, ты его верно рисуешь. Таков был Ролон, первый капитан республики.