Я прочел всю Библию, ища для сравнения что-нибудь подобное этому происшествию. Исайя мне сказал, что ни в этом, ни в ином мире не пропало ни одно благое деяние, ни одно благое слово. Я спросил у пророка Иезекииля, почему он ел кал и столько времени лежал на левом, а потом на правом боку. Он ответил мне: из желания поднять других до ощущения бесконечного. Я не понимаю, что это значит.
Я знаю, что плохо рассказываю, сеньор. Но не думайте, не потому, что хочу отнять у вас время или скрыть свою мысль. Вот уж нет. Просто я не умею рассказывать по-другому. Вы сами говорите, сеньор, что факты нельзя передать никаким рассказом, однако вы способны вдумываться в мысль другого, как в свою собственную, даже если это мысль такого невежественного человека, как я.
Я преисполнен почтения к вам, Верховный Сеньор, глубокого и высокого уважения. Вы тратите свое время и терпение, слушая меня. Я очень благодарен вам за внимание. Вы даже прикрыли глаза, чтобы лучше слушать. Я завидую вашему образованию; больше всего завидую вашему уму, вашим познаниям, вашей опытности. Многое из того, что вы изволите говорить, выше моего понимания, хотя я чутьем понимаю, что вы говорите святую истину. Вы очень добры, больше того, чрезвычайно благодушны, раз выслушиваете благоговейные благоглупости, которые я мелю только потому, что у меня язык без костей, а у вас ангельское терпение.
Каждый раз, когда мне доводится испытывать сильную радость или горе, и я выражаю эти чувства в словах, я, слушая их, ощущаю себя другим человеком. Человеком-который-говорит. Говорит то, что много раз слышал. Слова потому и соскальзывают у меня с языка, что он увлажнен в чужих ртах. Это попугайские слова. Я знаю, что говорю нескладно, коряво. Но вы очень ободряете меня, так терпеливо слушая. Я чувствую себя почти как на исповеди, вроде того сумасшедшего, который заколол себя штыком часового, потому что ему приснилось, что он убил Ваше Превосходительство.
Человек всегда чувствует себя другим, когда говорит. Но я хочу быть самим собой. Говорить как хозяин своего языка, своей мысли. Рассказать вам свою жизнь со всеми ее плюсами и минусами. Вы, сеньор, часто говорите, что жить — значит изживать себя. Вот про это я и хотел бы рассказать вам. Мне хотелось бы понять, как страх, отвага, желания толкают нас на безотчетные поступки. Бессчетные поступки, которых мы сами не понимаем, которые совершаем как будто во сне, в бессмысленном, бессвязном, безобразном сне. Сколько дурного мы делаем непонятно для чего, когда близехонько от нас то, что нам принадлежит по праву, что предназначено нам судьбой, но чего мы не знаем, не знаем, не знаем! Даже если держим ноги в самой холодной воде.
Все на свете ненастоящее: и люди, и вещи. Может, от этого нам так редко снится что-нибудь явственное и разумное. Обычно во сне все раздваивается и все шиворот-навыворот. Если мне снится что-нибудь явственное, то, когда я просыпаюсь, свет не так сильно бьет мне в глаза. Наверное, и с вами это бывает, сеньор. Хотя нет, Вашество скроены из другого материала. Вы, Ваша Милость, должно быть, всегда ясно видите то, что вам снится. Вы то и дело называете меня идиотом, скотиной. И вы правы. Я не такой, как вы. Наверное, я вроде ворона, который хотел бы, чтобы все было белым, или вроде совы, которая хотела бы, чтобы все было черным.
Я очень благодарен вам за внимание. Вы слушаете меня и обдумываете то, что я говорю, пусть очень глупо, но с полным почтением. Я говорю вам о том, чего не знаю, но знаю, что вы это знаете. Я хочу еще немножко поговорить с вами: память у меня сейчас превратилась в настоящее осиное гнездо, просто голова пухнет, а перо не оторвешь от бумаги, так и бежит, как будто кто-то водит моей рукой. То, что я рассказываю вам, вполне достоверно и очень серьезно. Выслушайте меня, сеньор, выслушайте без предубеждения; услышьте больше того, что я говорю, потому что вы, и только вы, видите дальше всего видимого, слышите больше всего слышимого. Только Вашеству вместе со зрением дано прозрение. Разгадывать прошедшее легко. Совсем другое дело — предугадывать будущее. Грядущие радости не смеются, а печали не плачут. Молитвами поле не вспашешь, от похвал плоды не созреют — вот ваши любимые поговорки. А многие вещи даже не имеют названий. По крайней мере я не знаю, как их называть, и от этого они ускользают от меня. Я все больше теряюсь. То, что происходит, серьезнее, чем кажется. Потому что то, что произошло в злосчастный день, когда вы упали с лошади, повторилось сегодня утром. Снова, как по волшебству, в городе появились эти уроды. Еще более уродливые и куда более многочисленные, чем в первый раз, когда это была только одна семья. Я сам, пока шел из дома в Дом Правительства, раз десять встречал кучки этих бестий. Они вылезают изо рвов, взбираются по крутым откосам, спускаются с Холма Часового. Они держатся очень уверенно и решительно. Похоже, не боятся ничего и никого. Хотя пока еще перед лицом вооруженных солдат они ведут себя смирно, трудно сказать, какие злодейства они могут учинить, когда их соберется больше. Судя по донесениям со сторожевых постов и застав, они появляются со всех сторон. Но как появляются, так и исчезают в мгновение ока, словно сквозь землю проваливаются или прячутся за буграми и в заросших оврагах. Теперешние, сеньор, уже не говорят; вернее сказать, говорят только между собой — знаками объясняются или жужжат, как кладбищенские мухи... Я не злоупотребляю вашим терпением, сеньор? А, Ваша Милость? Вы заснули, Ваше Превосходительство? А что, если он умер? О если бы он умер! Тогда... Нет, мой уважаемый секретарь. Не строй себе иллюзий. Кто от смерти другого спасения ждет, тот сам себя с головой выдает. Скоро ты головой и поплатишься. Ты говорил мне, что в город начали вторгаться чудовища в полу* человеческом облике. А я тебе говорю, что есть еще более отвратительные существа, которым нет надобности вторгаться к нам, потому что они давно среди нас. По сравнению с ними те, о которых ты рассказываешь, наверное, невинны, как грудные младенцы. И, наверное, гораздо честнее, исполнительнее, добросовестнее, умнее. Поручу-ка я этим тихим, но деловитым уродам заняться переписью, которую я приказал провести моим людям. Что это за смехотворную писанину ты мне подал вчера? Если верить этим переписным листам, в одном Парагвае в общей сложности больше жителей, чем на всем континенте. За сто лиг видно лентяев, выдумывающих любую бессмыслицу, только бы не работать. Конечно, писать что попало — дело нетрудное. Бумага все терпит. Мои штатские и военные чиновники, чтобы не утруждать себя, поручили работу своим подручным, а те высосали сведения из пальца, лежа в гамаках, после того как целый день гонялись в лесу, в кустарнике и на ранчериях за молодыми мулатками и индианками. От их бумаг пахнет любовным потом. Под пером этих бездельников люди рождались из ничего. Неизвестным родителям они давали кучу несуществующих детей. В самой маленькой семье по спискам больше ста душ. Старые девы еще более плодовиты, чем замужние женщины, сожительницы, любовницы. Я нахожу здесь, например, некую Элену Чеве, которую какой-то распалившийся каптенармус наградил 567 детьми, дав им самые странные имена и возрасты: самый младший еще не родился, а старший старше матери. Ну и перепись! рот уж действительно гора родила мышь! Выходит, за последние десять лет численность населения увеличилась в сто раз, и, если бы я в это поверил, я мог бы немедленно объявить призыв с расчетом набрать не меньше ста тысяч человек. Полчище призраков, порожденных вышедшим из берегов воображением этих мошенников, которые сделали ширинки своими главными доспехами!