Однако совсем не читалось, буквы сливались в темную массу, и какая-то мысль, ухватить которую за кончик Ирине так и не удавалось, сверлила мозг. Мысль эта вызывала беспокойство, тревожила душу, и Ирочке поскорее хотелось от нее избавиться. Озноб пробежал по телу, и Ирочка прошла в спальню за пледом. Бумажная иконка тут же попалась ей на глаза. Бог смотрел на нее, как и в тот раз, внимательно и печально, и мысль, которая совсем недавно убегала от Ирочки, вдруг оформилась в ясное понимание абсурдности и неприемлемости ее поведения.
— Пить нельзя. Это плохо закончится, — повторила Ирина вслух то, что сидело у нее в голове. Порыв ветра, ворвавшись в открытую форточку, зашевелил шторы, заиграв солнечными бликами по стенам. Образ Спасителя посветлел, словно одобряя вывод, сделанный женщиной.
Неожиданно разозлившись, Ирочка сдернула с кровати плед. От резкого движения воздуха иконка упала ликом вниз.
— Вот и пусть, — желчно выкрикнула Ирочка и выскочила из спальни.
Она пододвинула к дивану журнальный столик с закуской, время от времени наливая себе по чуть-чуть. Много нельзя. Завтра воскресенье, а в понедельник на работу, и выглядеть надо соответственно. А если перебрать, за день можно и не выходиться, и тогда лицо сразу же выдаст тебя. Об иконке, так и оставшейся лежать на полке, она старалась не думать, заглушая мысли громкой музыкой или очередной рюмкой водки.
Ближе к вечеру позвонил Костик.
— Как ты? — осторожно спросил он.
— А ты? — разозлилась Ирочка.
Костик долго молчал, сопел в трубку, наверное, соображая, обидеться ему или нет. Потом, видимо, решил, что не стоит.
— Ты знаешь, мне тут приятель предложил два билета на «Щелкунчика», на завтра. Пойдем?
Ирочка завизжала от восторга. Театр она обожала, а эта постановка была одной из ее любимых.
С сожалением посмотрев на оставшуюся водку, она решительно убрала бутылку за шкаф. Нельзя. Иначе лицо завтра не «сделаешь».
Все воскресенье пролетело в хлопотах. Ароматическая ванна — раз. Ирочка нежилась в ней, пока вода не стала остывать, а тело, казалось, приобрело невесомость. Маникюр — два. Конечно же, лак не должен быть очень ярким, но обязательно гармонировать с платьем. А вот платье-то как раз Ирочка и не выбрала.
Она долго перебирала одежду в шкафу. Многие модели устарели, в некоторые Ирочка уже не влезала. С возрастом в теле появилась дородность, что, впрочем, ее вовсе не портило, а напротив, прибавляло обаятельности.
Ирочка остановилась на черной классической юбке и серебристой блузке. Она купила ее к первому сентября. Надела только один раз — впрочем, и некуда было. Конечно, можно было и не покупать такую дорогую вещь. Вполне можно было обойтись, да и стоила блузка дороговато. Но Ирочке она безумно понравилась. Романтический воротник с маленькими рюшами, множество перламутровых пуговичек, широкий рукав, отделанный атласной лентой в тон. А сегодня как раз такой случай, когда можно покрасоваться в обновке. Она добавила к своему наряду нитку жемчуга и, когда посмотрелась в зеркало, даже зажмурилась. Ну просто чудо как хороша.
Теперь туфли — и она готова. Но, взглянув на часы, Ирочка вздохнула: до начала спектакля оставалось еще достаточно времени.
Ой, а прическа?! Ирине пришлось провозиться больше двух часов, не зная, как лучше уложить волосы. В конце концов она зачесала их, как всегда, наверх, немного завив концы и сбрызнув лаком.
Ирочка еще крутилась перед зеркалом, когда пришел Костик. Она тут же скривила рот: ну конечно, не нашел ничего лучшего, как нарядиться в папин костюм, а рубашка и вовсе не выдерживала никакой критики, и если она не принадлежала Костиному прадеду, то деду точно.
— Послушай, — Ирочка была безжалостна, — он что, ходил в ней на баррикады?
— Кто? — не понял Костик.
— Рубашку ты мог надеть поприличней, — махнула рукой Ирочка, — это же каменный век какой-то. А галстук?! Ты что, одолжил его в историческом музее?
— Между прочим, это моя любимая рубашка, — обиженно засопел Костик, — и…
— Ладно, ладно, — примирительно проворчала Ирина, — только галстук придется снять. Ну, право же, без него лучше.
Костик, обреченно вздохнув, сунул его в карман.
В фойе театра Ирина долго рассматривала развешанные на стенах картины и фотографии, не обращая внимания на публику, и даже Костин несуразный вид перестал раздражать ее.