— Кто тебя заставляет? — угрюмо проговорила Светлана. — Сидел бы дома, не портил людям настроение.
— Двое детей, — сказал Жук. — Без полевых туго.
— Давно это случилось? — спросил Вольфрам.
— Пять лет назад…
Выходило — вроде я подслушиваю. Но я не подслушивал. Я же не виноват, что мне отвели место здесь, на сеновале. Пришёл и лёг спать на своё место. А они там разговаривают.
Не разговаривают — одна Светлана говорит. Вольфрам молчит. И Жук молчит. Я его так мысленно окрестил: Жуком. Вернее, он сам себя окрестил.
Можно было кашлянуть, чтобы знали, что я тоже слышу. Но интересно рассказывала Светлана. И всё равно ведь не один Вольфрам слушал. Жук тоже слушал. Значит… В общем, всегда можно найти оправдание самому себе, если хорошенько постараться.
— Он меня не отговаривал. Прежде отговаривал: «Не езди со мной на Север, поезжай на Урал или на Кавказ». А в этот раз ничего не сказал. После того я на Севере не была. И не поеду, наверное. Старею. Кажется, не выдержала бы сейчас. А тогда не боялась. Даже интересно было. Семьсот километров на собаках. Замечательно! Романтика…
Вольфрам ездил на собаках — знает. Ты, Андрей, не знаешь. Едешь, едешь, и всё снег, и всё мгла, и безмолвие, только полозья нарт скрипят да подвывает на разные голоса полярный ветер. И не верится, что под снегом есть земля, самая настоящая земля, на какой где-то стоят деревья и будут зеленеть весной травы. Будто ничего нет в мире, кроме льда, и снега, и серого неба, будто мёртвая, в белом сагане планета, и только и есть на ней живого, что наш маленький отряд на этом собачьем поезде…
В глубь материка нас везли уже на оленях. Это приятнее. Очень милые животные. Володя говорил, что ему всё равно — на собаках или на оленях. Не видел разницы. А мне на оленях больше нравилось.
Выезжали мы в феврале. Ещё ночь и лютейшие морозы. Едем, молчим. Только пар изо рта белыми клубами.
На базе несколько дней блаженствовали. Отогревались. Отъедались. Я немного простыла — меня под шубами парили. Не семь потов, а, наверное, семьдесят семь пролила. Ничего. Отлежалась.
Отсюда мы уже расходились группами — по два человека. Набрали с Володей продуктов, одежду запасную, буссоль, анероид — всё, что нужно… Пошли. Задача — провести топографические съёмки, сделать карту. «Белое пятно» было. Первую карту делали. В одном сантиметре — пять километров.
Вдвоём ходили мы подолгу, иногда — около месяца. Еды много. Ружьё у нас есть — плохонькое, правда, ружьишко, но Володя умел с ним ладить. Куропатки, глухари, раз оленя подстрелили… В общем, мяса хватало.
Но однажды ружьишко это нас чуть не подвело.
Как раз далеко ушли от базы. Продукты почти кончились, чуни совсем истрепались, а возвращаться не хочется — время самое хорошее, лето, торопимся побольше обойти. Решили: во что бы то ни стало осилить весь маршрут.
И тут нам повезло. Встала я утром, пошла к ручью и вдруг вижу — медведь спускается с горы. Огромный такой медведище… Увидал меня и остановился. А, может, не увидал, просто так остановился, а мне со страху показалось. Я — внизу, он — на горе, но недалеко, если припустит как следует — я и крикнуть не успею.
Я не стала ждать, пока он меня настигнет, первая кинулась к палатке. Володя ружьё схватил.
А медведь потихоньку к нам шествует. Идёт, переваливается на задних лапах. Наверное, не видал никогда людей.
У нас два жигана было. Володя зарядил ими ружьё. Пули две, а ружьё одно. А медведь уже совсем близко…
Володя вышел навстречу медведю. Прицелился, ждёт. Медведь вдруг заревел и пошёл быстрее. Прямо на Володю. Несколько шагов между ними, а Володя не стреляет. Я кричу: «Стреляй!» Не стреляет. И начал отступать. Пятится, а медведь — к нему. Уже лапу поднял. И тут наконец грохнул выстрел.
Медведь упал. Володя стоит над ним бледный, аж губы белые.
А медведь бьётся, пытается встать. Кровь у него хлещет из раны, шерсть мокрая, мох красный вокруг, а он бьётся. Мне жалко его сделалось. Я заплакала. Володя подумал, что я от страха плачу. Объясняет мне, что ружьё осечки давало…
Завтракать мы не стали. Взяли с собой сухарей, пошли съёмки делать. Володя увёл меня. Когда мы возвращались вечером, над лагерем кружило вороньё. Они уже успели поживиться. Сняли мы с медведя шкуру. Ужин приготовили. Мяса навялили впрок. Как шашлык на палочках, только не над огнём, а над дымом. Из шкуры Володя что-то вроде лаптей сшил. Отличная вышла обувь…
Я люблю разглядывать географические карты. Лежит перед тобою на столе небольшой листок бумаги, и на нём — коричневые горы и зелёные долины, голубые озёра и причудливые изгибы рек, кружочки городов и совсем крохотные точки незнакомых селений. Но как-то никогда не думал я о людях, которые составляют карты. Которые в чунях, сшитых из медвежьих шкур, с вяленым медвежьим мясом в рюкзаке и с берданкой, дающей осечки, бредут по тайге, перебираются через ручьи, карабкаются на горы ради первых точек будущей карты. В одном сантиметре — пять километров…