Саша сосредоточенно ворошит палкой огонь, чтобы отвязаться от этого настойчивого взгляда.
— Не знаю, — говорит она.
Вольфрам отводит глаза от Саши и подкидывает хворосту в костёр. Он почти совсем заваливает хворостом угли, так что становится темно, лишь кое-где сквозь хворост видны оранжевые проблески. Но вдруг как-то разом сквозь тёмные сучья проскальзывают алые клочья пламени, они тянут друг к другу жаркие щупальца, обнимаются, сливаются вместе, и вот уже огромный и яркий факел пробивает брешь в чёрном пологе ночи.
— Почитай, Саша, стихи, — вдруг просит Вольфрам.
Саша вскидывает голову, в синих глазах оживлённо мерцают отблески костра. Стихи Саша любит. И знает их уйму. Она и сюда привезла несколько сборников стихов.
Никогда мне не выдумать что-нибудь подобное. Я уже и не пытаюсь. Поэта из меня не выйдет. Этот фантик я раз и навсегда выкидываю из своей волшебной шкатулки. Слушать стихи я готов всю ночь. Особенно когда их читает Саша. У неё это здорово получается. Вот у нашей Анны Тимофеевны стихи звучат так, словно она читает протоколы. Может, Анне Тимофеевне надо было стать геологом, а Саше — преподавателем литературы?
— А о моряках ты знаешь стихи? — спрашивает Витька.
— О моряках — нет.
— Жалко, — вздыхает Витька.
— А ты сам знаешь?
— Я вообще не знаю стихов, — признаётся Витька. — Далее школьные все забыл. Но я могу рассказать один случай из жизни моряков…
— Ну-ну, — говорит Вольфрам, — расскажи.
Вместо одной Витька рассказывает три истории подряд. Костёр прогорает. Я хочу подложить сучьев, но Вольфрам жестом останавливает меня. Благополучный конец третьей Витькиной истории сопровождается протестующим шипением углей, на которые я выплёскиваю два ковша воды.
Брахиоподы
Солнце с самого утра печёт, как на экваторе. Дорога идёт через поле. Цветут подсолнухи. Ого! Овёс с горохом. Овёс нам ни к чему, а вот горох… Уже хорошие стручки. Рука так и тянется к гороху. Но что скажет Вольфрам?
Саша первая срывает стручок. Вольфрам молчит. Я принимаюсь набивать горохом карманы. На ходу выбираю самые крупные стручки. Вольфрам молчит. Сам не сорвал ни одного стручка и нам не сказал ни слова.
— Дёшево, удобно, вкусно, питательно, — говорит Саша.
Мы идём дальше и едим горох. Брошенные стручки остаются на дороге, как улики нашего преступления. Но некому задержать мелких воришек — поле совершенно безлюдно.
Свёртываем с дороги на узкую тропинку. Спускаемся в ложбину. Тропинка идёт вдоль тихой речушки. Речушка сильно виляет — то текла возле самой горы, то вдруг капризно повернула в сторону и попала в болотце. В болотце растут цветы, бархатистые, очень яркие — такого цвета, как солнце на закате.
— Какие красивые! — говорит Саша.
Я прыгаю на кочку. Срываюсь. Ботинки и брюки мокры чуть не до колен. Но, протягивая Саше цветок, я улыбаюсь, словно мокрые ботинки доставляют мне величайшее удовольствие.
Хорошо, что Витька дежурит: будь он с нами, он бы раньше меня прыгнул в болото.
Вольфрам сбивает молотком головки ромашек. Ему не нравится, что я полез в болото за цветком. Ну и что? А мне нравится.
— Не надо, Вольфрам, — просит Саша. — Не тронь цветы.
Но он остервенело бьёт молотком по ромашкам. Злится. Ну и пусть…
Начинаем подниматься по склону горы.
— Смотрите, сколько тут клубники! — весело говорит Саша.
На ходу срываем спелые ягоды, они сладко тают во рту. Вольфрам не наклоняется за клубникой. Упрямым ровным шагом идёт в гору, изредка опираясь на рукоятку молотка, и молчит. Всё-таки неприятно, что он злится.
— Вольфрам, ну что ты злишься?
Он останавливается, обёртывается ко мне, смотрит угрюмо, без улыбки.
— На кой чёрт вам нужен этот краденый горох?
— Горох?
У меня в карманах ещё полно гороху. Я вывёртываю карманы, высыпаю на камни крупные аппетитные стручки. Вольфрам не говорит больше ни слова. Идёт дальше. Мы с Сашей плетёмся за ним. Даже не наклоняемся за клубникой. Подумаешь, из-за нескольких стручков…
Но, в общем-то, я понимаю Вольфрама. Дело же не в количестве. Дело в том, какой ты, когда тебя не видят. Когда тебя не могут схватить за руку.
Вот и наше обнажение. Вольфрам назвал его конусом выноса. Это как бы веер из отдельных гривок. Породы осадочные, известняковые — как раз то, что нам надо. Расчистку обнажения мы закончили ещё вчера, сегодня будем брать образцы. Но сначала — маленькая передышка после подъёма. Мы садимся на поляне, в тени молоденьких лиственниц. Это сёстры: от одного корня растут четыре лиственницы. Вокруг полно мелкого корявого кустарника. Низкорослая вишня. На ней уже и вишенки есть, только пока зелёные.