– А, ты еще не ушел, – бодро сказал Мирон, увидев стоявшего спиной к нему Юрия. – Это хорошо. Это, Юрий ты мой Алексеевич, очень кстати.
– Не о чем нам с тобой говорить, – не оборачиваясь, ответил Юрий.
За эту ночь Мирон ему так опостылел. Вел себя господин главный редактор так, как будто выпил не сколько-то там рюмок водки, а ведро гнуснейшего самогона, приправленного смесью дихлофоса и стирального порошка. Всю ночь он кидался на дверь камеры и пьяным похабным голосом орал революционные песни, которых, как выяснилось, знал великое множество. Прерывался он только затем, чтобы перевести дыхание, в паузах между вокальными номерами обзывал ментов палачами и сатрапами и звал их на честный бой. Эти дикие вопли и завывания так и не дали Юрию уснуть до самого утра, и он непременно заткнул бы Мирону пасть его же собственными зубами, если бы не одно печальное обстоятельство: ночевали они в разных камерах, и добраться до распоясавшегося журналюги у Юрия не было никакой возможности. Угомонился Мирон только под утро – не то устал, не то почуял, что близится время выпускать задержанных на волю, и решил, что называется, не усугублять. По правде говоря, Юрий ожидал, что этого пламенного певца революции оставят в камере еще, как минимум, на сутки, и только поэтому задержался на крыльце. Если бы он знал, что Мирона выпустят сразу же вслед за ним, ноги его не было бы на этом крыльце. А теперь вот, пожалуйста – поговорить ему надо!
– Так уж и не о чем? – весело спросил Мирон, защелкивая на запястье стальной браслет часов.
Голос у него заметно сел – еще бы, всю ночь орал! – но звучал бодро и дружелюбно. Мирон вообще был человек легкий – легко говорил, легко жил, легко сходился с людьми и так же непринужденно с ними расходился. Кидал и подставлял своих хороших знакомых он тоже легко, весело, с улыбкой – се ля ви, как говорят французы. В бизнесе друзей не бывает, а с волками жить – по-волчьи выть.
– Прежде всего я, как человек воспитанный, должен тебя поблагодарить, – заявил Мирон.
– Воспитанный? – с подчеркнутым удивлением переспросил Юрий. – Поблагодарить? Ну, считай, что поблагодарил. На здоровье. Не за что.
– В общем, действительно не за что, – неожиданно заявил Мирон. – Я бы и сам справился. Чего ты в драку-то полез? Это у тебя хобби, что ли, такое – журналистов спасать? Сколько тебя знаю, только этим и занимаешься.
– Тебя не спасать, а давить надо, – проворчал Юрий, начиная понемногу отходить. Чертов Мирон обладал великим даром убалтывать людей. Обаятельная, в общем, была сволочь, даже зависть иногда брала. – Журналист... Сволочь ты, а не королевич!
– Мои личные качества мы обсудим потом, – пообещал Мирон и, взяв Юрия за рукав, потащил его с крыльца. – Пошли, пошли, нечего тут торчать, а то еще передумают и впаяют нам с тобой суток по десять административного ареста.
– Куда пошли? – выдирая из цепких Мироновых пальцев свой рукав, сердито спросил Юрий. – Никуда я с тобой не пойду.
– Такси ловить пошли, – пояснил Мирон. – Чего ты дергаешься, как сорокалетняя девственница в лапах сексуального маньяка? Что тебе не нравится?
– Ты мне не нравишься, понял? – откровенно сказал Юрий. – Отвалил бы ты от меня, а?
– Отвалю непременно, – снова пообещал Мирон, – но сначала ответь на мой вопрос. Хотя бы просто из вежливости, а?
– Ладно, – неохотно согласился Юрий. – Все равно ведь не отвяжешься. Спрашивай.
– А я уже спросил, – сказал Мирон. – Но могу повторить. Так вот вопрос: зачем ты полез в драку, если я тебе так не нравлюсь?
Юрий привычно почесал шрам и пожал плечами. Действительно – зачем?
– А черт его знает, – честно признался он. – Рефлекс, наверное, сработал. Ну, пятеро на одного и все такое...
– Шестеро, – поправил Мирон. – Шестеро их было... Кстати, чтоб ты знал, все это затеял я. Те придурки говорили ментам чистую правду, но им, конечно, не поверили. Кто же это в здравом уме в одиночку полезет драться против шестерых здоровых ребят?
– А ты в здравом уме? – неприязненно спросил Юрий, стараясь не показать, что удивлен. – На кой черт тебе это понадобилось?
– Сейчас вопросы задаю я, – заявил Мирон.
– Черта с два, – возразил Юрий. – Мы договаривались об одном-единственном вопросе, и ты его задал.
– Но не получил удовлетворительного ответа, – быстро отреагировал Мирон. – Рефлекс – это не ответ. Рефлексы – они, знаешь, у собачек, крыс, жучков-паучков разных... А мы с тобой люди. Человеки. Гомо, понимаешь ли, сапиенсы.
– Это ты, что ли, сапиенс? – скривился Юрий, припомнив события минувшей ночи.
– Если не я, то кто же? Кто же, если не я? – кривляясь, пропел Мирон и снова сделался серьезным. – Нет, ты не уходи от ответа. Ты мне скажи: и часто у тебя этот рефлекс срабатывает? Ты что, в каждую уличную потасовку лезешь?
– Ты что, доктор? – ничего не понимая и начиная свирепеть, спросил Юрий. – Чего ты ко мне привязался?
– Доктор, доктор, – сказал Мирон. – А зачем я к тебе привязался, ты обязательно поймешь. Потом. Еще спасибо скажешь, чудак.
– Сомневаюсь, – сказал Юрий.
– Это еще почему? Ты что, совсем неблагодарный?
– Да нет, не поэтому. Просто... В общем, ты извини, Мирон, но никаких дел я с тобой иметь не желаю. Никаких, понял?
– А, – ничуть не смутившись, воскликнул Мирон, – хорошая память, да?
– Увы, – сказал Юрий.
Мирон ухмыльнулся.
– А помнишь поговорку: кто старое помянет, тому глаз долой?
– А помнишь ее продолжение? – спросил Юрий.
– Кто старое забудет, тому оба вон, – сказал Мирон. – Смотри-ка – ботинок! Интересно, как он сюда попал?
Они остановились возле елки, на которой, печально покачиваясь в жиденьком свете серого зимнего утра, висел злополучный ботинок.
– Нажрался кто-нибудь, – сказал Юрий, – и потерял, а какая-нибудь добрая душа нашла и повесила на видном месте – а вдруг хозяин объявится?
– В одном ботинке, – добавил Мирон. – По морозцу... Брррр! А знаешь, кого мне в этой ситуации по-настоящему жалко? Эту самую добрую душу. Наверняка ведь это была какая-нибудь небогатая тетка под пятьдесят, а то и вовсе старуха. Мы с тобой просто прошли бы мимо этого ботинка, молодежь бы им в футбол сыграла, а эта бабуся, видно, сначала обрадовалась: ботинок-то хороший! Час, небось, вокруг елки на карачках ползала, второй искала. А его нету! Облом... Вот и повесила, чтобы хозяин нашел, потому как зачем в хозяйстве один ботинок? Добро бы, дед у нее был одноногий, а так одно расстройство... И ведь не придет он, хозяин-то! Ему проще новую пару купить, чем с похмелюги голову ломать, почему это у него одного ботинка не хватает и где он его вчера посеял. Это возвращает нас, дорогой Юрий Алексеевич, к твоему бесспорно благородному, но абсолютно бессмысленному поступку в ресторане. Нет, ты погоди, не ершись! Я все понимаю: привязался урод ни с того ни с сего, лезет в душу и все такое прочее... Ну, извини! Но я тебя очень прошу: объясни мне толком, без этого твоего мычания, зачем ты полез в драку? Ведь тебе же, кроме неприятностей, с этого ничего не обломилось, а я бы и без тебя отлично справился. Ведь ты же в этом деле спец, ты же видел, что я просто резвился, и даже не в полную силу... Разве не так? Ведь видел?
Юрий растерянно засмеялся: оказывается, он уже успел забыть, что это такое – настоящий журналист. Ты его выкидываешь в окошко, а он тут же заходит в дверь... И наоборот. Ему вдруг стало интересно: с чего это, в самом деле, Мирон к нему так прилип?
– Ну видел, – неохотно признался он. – Говорю же, не знаю я, кой черт меня дернул вмешаться! Просто, наверное, настроение было подходящее. Как-то вдруг все обрыдло, опостылело, кругом тоска зеленая и ничего, кроме тоски. Рожи эти потные, пьяные, Снегурочки в полтора центнера весом, музыка эта современная, совсем идиотская... Нет, я ничего не говорю, я и сам не семи пядей во лбу, но это же... это... Как будто проснулся, а вокруг одни дебилы! Кругом дебилы, и сам ты дебил – в прямом, медицинском значении этого слова...