По дороге он опять считал дни. Вторник, то есть сегодня, вылетает. Что остается? Среда, четверг и большая часть пятницы... Времени вполне достаточно. На синтез вещества нужно часов шесть-семь, только и всего. Срок годности практически неограничен, так что синтезировать его можно хоть завтра. Черт, как надоело каждый раз возиться с синтезом! Сделать бы сразу приличный запас, все равно ведь рано или поздно понадобится... Но нельзя, нельзя! Рискованно это, да и дорого. Да ладно, дороговизна – ерунда, не нищий все-таки, а вот рисковать Зимин просто не имел права. Уж очень специфическое было вещество, найдут – мало не покажется...
Спохватившись, он повернул направо, сделал приличный крюк и вскоре уже остановил машину на тихой, застроенной пятиэтажными панельными домами улице. Темно-синяя "вольво" с громким шорохом въехала в глубокий, перемолотый колесами, грязно-коричневый снег обочины и остановилась рядом с расположенным на первом этаже одного из домов продовольственным магазином. На противоположной стороне улицы виднелась неброская вывеска: "Аудио, видео, CD, CD-ROM". Под вывеской располагалась стеклянная дверь; сквозь грязноватое стекло виднелась выкрашенная бледно-голубой, местами облупившейся краской раздвижная железная решетка. Сейчас решетка была задвинута и заперта на большой висячий замок, который тоже был отлично виден Зимину через стекло. Магазин не работал по случаю праздника, чего и следовало ожидать. Первое января, будь оно проклято!
Зимин выбрался из машины, прихватив с собой плоский матерчатый портфель, и сразу же по щиколотку погрузился в рассыпчатое снежное месиво, Заперев центральный замок, он дисциплинированно посмотрел сначала налево, потом направо. Улица была пуста, если не считать буксовавшего метрах в пятидесяти такси. Зимин пересек ее по диагонали и постучал в запертую дверь видеосалона.
Стучать пришлось довольно долго, но в конце концов по ту сторону решетки возникло широкое бледное крючконосое лицо, вгляделось в посетителя и кивнуло. Звякнул замок, решетка поехала в стороны, собравшись гармошкой по бокам дверного проема, стеклянная дверь приоткрылась, и Зимин вошел.
Впустивший его человек запер за ним дверь и с лязгом задвинул стальную гармошку. Был он не выше метра шестидесяти, но коренаст и плотен. Широкий и длинный, впору рослому здоровому мужчине, слегка заплывший жирком торс неуклюже сидел на коротких кривоватых ногах; голова была крупная, с выпуклым облысевшим лбом, черными глазами навыкате и длинными, собранными в конский хвост волосами. Брови у хозяина видеосалона были густые, кустистые, щеки и верхняя губа отливали синевой, как это всегда бывает у жгучих брюнетов после даже самого тщательного бритья, и вообще, хозяин заведения напоминал больше всего обритого волшебника Черномора, разве что горба на спине не хватало.
– Привет, Мишель, – поздоровался с ним Зимин. – Что это тебе в праздник дома не сидится?
– Работы много, – спокойно ответил на этот праздный вопрос хозяин салона. – А дома что? Телевизор? Вот уж чем меня не удивишь, так это телевизором. И потом, я знал, что ты придешь.
– Ну да, ну да, – поспешно сказал Зимин, которого обстоятельность Мишеля в речах и поступках неизменно вгоняла в глухую тоску. – Как и договорились. Как наши дела?
– Неплохо, – меланхолично сообщил Мишель и, порывшись в карманах своей потертой джинсовой куртки, извлек оттуда плотно перетянутый аптекарской резинкой увесистый цилиндрик, свернутый из знакомых серо-зеленых купюр. – Держи, это твоя доля за прошлую неделю. Послушай, где ты берешь эти записи? Любопытные такие записи...
– Миша, – строго сказал Зимин, останавливаясь на полпути к перегородке, которая отделяла помещение для посетителей от собственно студии, где хозяин колдовал над записями, – мы же договорились. Я приношу товар, ты его толкаешь и отдаешь мне деньги. Я не спрашиваю, кому ты продаешь кассеты, сколько делаешь копий и сколько накручиваешь сверху, а ты, в свою очередь, не задаешь скользких вопросов: откуда, кто, где... Может быть, тебе и номер моего банковского счета назвать?
– Да успокойся, – сказал хозяин в своей обычной меланхоличной манере, которую Зимин в минуты раздражения именовал не иначе как отмороженной. – Я же просто так спросил, потому что интересно. Каких только перцев на свете не бывает! Это же не игровая запись, правда? Освещение, постановка – вернее, отсутствие постановки... Похоже, снимали скрытой камерой.
– Миша, – еле сдерживаясь, произнес Зимин, – ты опять? Ты же взрослый человек и должен понимать, что бывают вещи, которых лучше не знать. Я же не спрашиваю, кто приносит тебе кассеты с записями изнасилований. Тут то же самое. Записи хорошие, качественные, за душу берут, нервы щекочут, да и доход приносят. Какая разница, откуда они?
– Никакой, – покладисто согласился Миша, которого упоминание о кассетах с изнасилованиями мигом привело в состояние покорности. – Я спросил просто потому, что... Ну, в общем, игровые фильмы – это одно, а реальные съемки ценятся совсем по-другому. Кстати, у тебя на подбородке пудра. Она стерлась, и виден синяк. Ты что, тоже?..
И он неумело изобразил боксера, нанеся парочку вялых ударов воображаемому противнику.
– Что я, по-твоему, сумасшедший? – старательно возмутился Зимин, невольно дотронувшись до подбородка. – Это так, несчастный случай... Слишком резко тормознул.
– А, – без всякой интонации сказал Миша. – Ты поосторожнее! На дорогах сейчас скользко. Принес?
– Как и было обещано, – сказал Зимин, для наглядности приподняв портфель.
Они прошли за перегородку и оказались в тесном помещении, заставленном аппаратурой и стеллажами с кассетами. Окон здесь не было, над рабочим пультом горела яркая настольная лампа с низко опущенным рефлектором, в воздухе слоями плавал густой табачный дым. На краю пульта стояла ополовиненная бутылка пива, включенный монитор слепо мерцал пустым экраном.
– Давай посмотрим, – сказал Миша, садясь в кресло за пультом.
Зимин открыл портфель и подал ему кассету. Миша загнал ее в приемный отсек видеомагнитофона, и монитор ожил. На экране появился Адреналин и с ходу залепил плюху подполковнику. Разумеется, ни Адреналиновой болтовни, ни эпизодов, в которых участвовал Зимин, на кассете не было – Семен Михайлович всегда тщательно редактировал записи, убирая все лишнее.
Миша быстро и умело прокрутил запись до самого конца, ненадолго задерживая изображение лишь в конце каждой схватки, чтобы увидеть результат. Досмотрев до конца, он включил обратную перемотку и, причмокнув губами, объявил:
– Класс! Впрочем, как всегда. Знаешь, эти записи – настоящее золотое дно. Одно плохо: тотализатор приносит меньший доход, чем мог бы приносить, если бы... Ну, если бы мы могли как-то влиять на исход того или иного поединка... Понимаешь?
Зимин криво улыбнулся, чиркая зажигалкой.
– Размечтался. Я думаю об этом целых три месяца, но это дохлый номер. Ничего не выйдет, забудь.
– Точно не выйдет?
Отвернувшись от монитора, Миша бросил на Зимина острый взгляд из-под нависающих бровей.
– Точнее не бывает, – сказал Зимин, глубоко и нервно затягиваясь сигаретой. – Уж поверь мне на слово. Даже не стоит пытаться.
– Верю, – снова отворачиваясь к пульту, сказал Миша. – Тебе, конечно, виднее.
– Увы, – сказал Зимин.
Зимин работал с Мишей уже четвертый месяц – с тех самых пор, как протрезвел и понял, что слепое следование за Адреналином приведет его к нищете и преждевременной смерти, как финансовой, так и самой настоящей, физической. Да, он был Адреналину лучшим и единственным другом; да, он был, если можно так выразиться, самым первым его учеником и последователем. Но быть первым не всегда означает быть лучшим или хотя бы верным; в конце концов, у каждого своя голова на плечах, и каждый волен сам выбирать себе дорогу. Адреналин стоял на пути целенаправленного саморазрушения; Зимин выбрал другой путь, и совесть его не мучила, потому что тот же Адреналин утверждал: никакой совести нет, а есть только стадный инстинкт, повелевающий барану быть как все и создающий у барана ощущение дискомфорта, если он, баран, вдруг отбивается от стада. Так ведь то баран! На то он и баран, в конце-то концов...