"Тоска, – думал он, – скука смертная. Что это за жизнь? Поскорее бы смениться и – на старый причал, к ребятам... А этот русский – крутой парень и, главное, сообразительный. Любопытно, каков он в драке? Это легко выяснить, только нужно сначала посоветоваться..."
"Тоска, – думал в это же самое время русский, чокаясь с толстяком и обаятельно улыбаясь его спутнице. – Кой черт занес меня на этот остров? Тропики... Я-то, дурень, думал, что остров в тропиках – это сказка, рай, а это просто жара и скука. И эта дикая сцена... Спасибо бармену, остановил. Не то и впрямь пришлось бы дать этому пузану в рыло. Господи, до чего же отвратительно корчить из себя идиота! И чего ради, спрашивается? Ведь, в сущности, месть, возмездие – дело не только бесполезное, но и грешное. Мертвых не вернешь и сделанного не переделаешь, перебей хоть всех мерзавцев, сколько их ни есть на белом свете..."
В полукилометре от берега показалась парусная яхта. Парус у нее был не белый, а ярко-красный в поперечных черных полосах, но русский все равно продекламировал:
– Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном?
Затем он напрягся и с трудом перевел сказанные строки на английский.
– Как романтично! – воскликнула толстуха. – Это поэзия, не правда ли? А кто автор?
– Лермонтов, – сказал русский.
– А где он живет? – спросил толстяк.
Русский шевельнул каменными плечами.
– Он умер, – сказал он. – Застрелен на дуэли. На Кавказе.
– Кавказ? – оживился толстяк. Это была тема, которую сегодня еще не обсуждали. – Чеченские боевики? Басаев? Хаттаб? Терроризм?
Русский без особых усилий подавил вздох. Ничего другого он, в общем-то, и не ожидал. Что с них возьмешь, с этих откормленных американских буйволов? Хотя, с другой стороны, было бы неплохо навесить этому типу по чавке за Михаила Юрьевича. А что толку? Можно подумать, что он сразу после этого побежит в библиотеку – Лермонтова читать, а заодно и Пушкина, и Гоголя, и, коли уж на то пошло, какого-нибудь своего Драйзера, о котором до сего дня и слыхом не слыхивал...
– Да, – сказал он и залпом, по-русски, выпил водку, – да, терроризм. В некотором роде.
Разговор естественным образом съехал на терроризм, на события одиннадцатого сентября в Нью-Йорке, на ислам и, конечно же, на то, что творилось в Израиле. Тема была животрепещущая, даже бармен бросил перетирать свои бокалы и втянулся в дискуссию. Русский выпил еще и почувствовал, что начинает пьянеть – на сей раз по-настоящему, непритворно. Ему снова подумалось, что приехал сюда он зря и жизнь человеческая, в сущности, представляет собой сплошные пустые хлопоты. Это были нехорошие мысли, ненужные и разлагающие, и, чтобы не размякать, он прикрыл глаза и тщательно, в подробностях, припомнил, как все было. Там, в Москве, была зима и шел снег – густой, пушистый, какой бывает только в России...
Глава 2
В Москве была зима и шел снег – густой, пушистый, какой бывает только в России в канун Нового года. Красиво подсвеченный разноцветными неоновыми огнями и теплым сиянием зеркальных витрин, он хлопьями валил из черной пустоты над верхними этажами высотных зданий. Никакого легкого танца пушистых снежинок не было и в помине – снег просто сыпался сверху вниз плотной стеной, как будто где-то там, наверху, кто-то спьяну одну за другой вспарывал гигантские перины, вываливая их содержимое на грешную землю, чтобы навсегда похоронить города вместе с построившими их людьми под плотным белым покрывалом. Мостовые, тротуары, дворы и помойки заметало так основательно, что это напоминало какой-то природный катаклизм, чуть ли не конец света. Во всяком случае, работники коммунальных служб, особенно дорожники, в разговорах между собой все чаще поминали именно конец света.
И было-таки отчего!
Бульдозеры, снегоочистители и прочая техника, находящаяся в распоряжении коммунальных служб, работали круглые сутки – чистили, разгребали, отбрасывали, загружали и, кряхтя проседающими рессорами, вывозили за город миллионы тонн слежавшегося, комковатого снега, громоздя на пустырях снеговые эвересты и превращая заброшенные песчаные карьеры в ровные снеговые поля. Днем и ночью ревели мощные моторы, лязгал и скрежетал металл, вращались в снежной мути оранжевые проблесковые маячки и матерились простуженными голосами смертельно усталые люди, но все было напрасно: Москву заметало, как забытое богом стойбище оленеводов; на газонах и разделительных полосах росли ввысь и вширь спрессованные до каменной твердости сугробы, в недрах которых тихо ржавели брошенные до весны "Запорожцы" и "Москвичи"; на дорогах ежечасно возникали многокилометровые пробки, и спешащие по неотложным делам, умирающие от раздражения водители с черепашьей скоростью ползли по снеговой каше.
Во дворах было и того хуже. Немногочисленные дворники в оранжевых жилетах поверх камуфляжных ватников и драных шубеек героически махали лопатами и трясли жестяными совками, рассыпая песок и новомодные соляные смеси. Но что такое человек с лопатой против стихии! Дворы мало-помалу становились непроходимыми, и будничный поход с мусорным ведром к расположенной в десятке метров от подъезда помойке сплошь и рядом оказывался сложным и опасным для здоровья предприятием. Усталые как черти, озлобленные травматологи не успевали вправлять вывихи и сращивать переломы; гипс соперничал белизной со снегом, и было его почти так же много. Народ привычно проклинал погоду, коммунальщиков, правительство Москвы целиком и персонально мэра вместе с его неизменной кепкой, но проклинал вяло, без настоящего чувства, поскольку все это – и снег, и коммунальщики, и мэр Лужков – относилось к одной и той же категории явлений, а именно к природным катаклизмам, обижаться на которые, как ни крути, глупо и бесполезно.
В целом же настроение в городе, как и во всей стране, было предпраздничное. Снег снегом, проблемы проблемами, а Новый год случается только раз в году. Это ли не повод для веселья! По телевизору крутили старые, всеми любимые фильмы, и новые – чуток похуже. Стоило включить ящик, и на экране тут же кто-нибудь принимался вкусно пить шампанское пополам с ледяной водкой и аппетитно закусывать праздничными разносолами – ветчинкой, солеными огурцами, помидорчиками, иссиня-черными маслинами и, конечно же, главным народным деликатесом – салатом оливье. "Какая гадость эта ваша заливная рыба!" – слышалось отовсюду, и рука сама собой тянулась к дверце холодильника, где томились в ожидании праздника отборные продукты и кристально прозрачные бутылки с главным русским напитком. Ворчливые жены, украдкой сглатывая слюну, мягко стукали по этим загребущим рукам и предлагали потерпеть, благо осталось недолго, а после, смягчившись, наливали себе и мужу по пять капель – чтобы, значит, терпеть было легче...
На занесенных снегом балконах, в сугробах на лоджиях, в веревочных петлях за форточками – словом, повсюду – мерзли в ожидании своего часа спутанные новогодние елки. Самые нетерпеливые и слабохарактерные граждане, поддавшись на провокационные уговоры младших членов семьи, уже украсили свои рождественские деревья, и по вечерам окна их квартир озарялись мигающим разноцветьем новогодних гирлянд. С каждым днем таких окон становилось все больше; в тепле елки начинали осыпаться, прозрачно намекая на бренность всего сущего, но как же хорошо пилось и елось под перемигиванье разноцветных лампочек, за компанию с бесконечно празднующими Новый год персонажами телефильмов!
Во всех без исключения магазинах, в коммерческих палатках и на рынках был полный аншлаг, продолжавшийся до позднего вечера. Москву наводнили приехавшие за покупками провинциалы – активные участники и главные виновники большинства предпраздничных дорожно-транспортных происшествий. Их припаркованные вкривь и вкось в самых неожиданных местах драндулеты неимоверно усложняли и без того катастрофическую обстановку на городских улицах. Впрочем, это были еще цветочки: главный взрыв покупательской активности ожидался вечером тридцать первого декабря, и к этому вечеру готовились, как к предсказанному извержению вулкана. По улицам уже бродили, как призраки грядущего праздника, какие-то ряженые с мешками, скоморохи с бубнами, фальшивые цыгане с еще более фальшивыми медведями в синтетических шкурах и с головами из папье-маше, а также многочисленные пьяные. Пьяных подбирали милицейские патрули; цыган, медведей, скоморохов и поддатых Дедов Морозов с измученными, задерганными Снегурочками работники правоохранительных органов не трогали. Детишки резвились, взрывая запрещенные петарды, которыми из-под полы торговали на каждом углу, и в несмолкающем треске китайских пороховых трубочек благополучно терялись редкие, но меткие выстрелы киллеров. В переулках и дворах находили окоченевшие, полураздетые, дочиста ограбленные трупы со следами побоев на лице и теле, но это уже не имело к празднику ни малейшего отношения. Упомянутые трупы в большинстве своем при жизни были людьми богатыми и преуспевающими. Милиция, сбиваясь с ног, искала банду гастролеров, промышляющую разбоем в московских переулках, – искала, надо добавить, тщетно. Даже местная братва недоумевающе чесала репу и разводила руками: кто-то активно орудовал на их территории, оставаясь при этом невидимым и неуловимым.