Приезжаю домой и тупо падаю спать. Собрать чемодан — дело десяти минут. Костюм уже упакован, документы собраны, всё остальное одноразовое по пакетам.
Утром обнаруживаю сообщение от Риммы, уверяющей, что её замена справиться на ура, и она вообще никого не знает, кто бы знал испанский лучше. Ещё три пропущенных, но на них я отвечать не хочу.
После вчерашних ливней на улице сыро и промозгло. Хочется ещё пару литров кофе, чтобы хотя бы согреться. Стаканчик я всё же опрокидываю в аэропорту, но особой бодрости мне это не приносит.
Иду на посадку, поглядывая на других пассажиров. Интересно, кто из них моя новая переводчица? Надеюсь, не та брюзглая тётка со словарём в руках. Иначе я Римму скормлю тем пираньям, которых держит в кабинете в аквариуме Димон.
Когда нахожу своё место в самолёте и понимаю, что время уже неумолимо движется к отлёту, закрадывается мысль, а не решила ли эта новенькая меня прокатить? Было бы хреново.
Но буквально через пять минут у кресла останавливается женщина. Ещё не успев увидеть её лица, я ощущаю что-то странное, какой-то движ то ли в груди, то ли в животе, не сразу соображая, что эта реакция вызвана её духами.
А потом взгляд фиксируется на её лице. Таком знакомом. Которое не забыть, сколько не влей в себя горючего яда, сколько не разбивай башку о стены, сколько не топи себя в пороке и блядстве.
На меня смотрят те самые кошачьи глаза, обладательница которых пять лет назад выдрала с корнем из груди моё сердце, оставив там чёрную дыру и пепел.
Сучка Адамовна.
3
Василина
— Тебе идут тёмные волосы.
Серьёзно? Обсудим мои тёмные волосы, встретившись случайно через пять лет в самолёте.
— Здравствуй, Семён, — говорю на выдохе, а вдохнуть потом оказывается сложно.
— Здравствуй, Василина, — чуть сощуривается, внимательно глядя, поджимает уголки губ.
Мы смотрим друг на друга как заворожённые. Потеряно, оторопело. Как будто проваливаемся в безвременье, в вакуум. На секунды всё вокруг исчезает: люди, самолёт, собственные мысли…
— Я… — с трудом выталкиваю себя из этого состояния. — Я ошиблась местом, наверное.
— Ты вместо Риммы? — спрашивает, а мой мозг лихорадочно анализирует его голос. Он стал ниже, приглушённее, будто сдержаннее, тембр привычный, слышится немного гуще, взрослее.
— Да, — киваю, а внутри всё подбирается. Неужели он и есть босс моей подруги?
— Тогда не ошиблась, — кивает на место рядом.
В первые несколько секунд мне хочется развернуться и дать дёру. Причём бежать долго и быстро, не останавливаясь. Пока силы не иссякнут, а дыхание не собьётся так, чтобы я думала лишь о том, как вдохнуть, а не об этой встрече. Чтобы адреналин сгорел в работающих мускулах и оставил в покое сердце.
Но вместо этого я с деревянной спиной опускаюсь на сиденье, будто на гвозди. Не знаю, не понимаю, как вести себя, нужно ли что-то говорить, обсудить предстоящую работу. Я в ступоре. Растеряна. Ещё и чувство долга мигает, обещание подруге держит.
Странная пауза затягивается. Я дышать не могу, потому что в нос забивается его запах. Тоже такой знакомый, но в то же время другой. Не такой резкий, но чуть более тяжёлый, с нотой горечи.
Впериваюсь глазами в спинку сидения напротив, а вот Семён смотрит на меня. Слишком близко, слишком интимно. Чувствую это. Мне кажется, он даже видит, как у меня на шее под его взглядом встают волоски.
— Выучила испанский?
— Вроде того, — киваю, продолжая смотреть в спинку переднего кресла.
— Вроде того? Римма сказала, что никого не знает, кто бы владел языком лучше.
— Она преувеличила. Но моих знаний должно быть достаточно для выполнения поставленных задач.
Мы ещё не взлетели, но мне кажется, что у меня заложены уши.
— Условия она тебе озвучила?
— Да. Твоя секретарша утром прислала документы на подпись. Наталья Визян — твоя же секретарша?
— Да, она. Всё верно.
Киваю, надеясь завершить разговор. Ну хотя бы на время. Мне нужна передышка, чтобы прислушаться, как там тот зверёк в непроницаемой металлической коробке в груди. Не начал ли царапаться наружу. Он давно уже молчит. Когда-то, почти пять лет назад я закрыла его, израненного и измученного, надеясь, что он сдохнет к чертям. Закрыла, но прислушивалась. Он ещё долго стонал и выцарапывался, а потом затих. Но я чувствовала, что он жив. Впал в анабиоз, застыл, но дышит.
И сейчас я больше всего боюсь, что этот загнанный, изувеченный зверёк по имени “любовь с Семёну Радичу”, вздрогнет и откроет свои прожигающие насквозь глаза.
Нет, не хочу. Я едва пережила всю ту боль, едва выкарабкалась. Можно даже сказать, что оправилась, но иногда, пусть и всё реже и реже, мне что-то снится. Утром не помню что, память услужливо стирает эти сны, но остаётся ощущение. Необъяснимое, размытое, странное. Но я понимаю, откуда оно и с кем связано. Да и сложно забыть, когда…