Так хорошо… Кожа к коже. Тесно. Душа к душе. Сердце к сердцу, которые начинают биться в унисон.
И столько нежности в этом, что можно задохнуться. Поэтому мне срочно нужен его кислород, его дыхание, и я, обхватив голову Семёна руками, припадаю к его губам.
Не могу, не способна отпустить. Нет сил перестать. Будто от его губ сейчас зависит моё дыхание и моя жизнь. И ему приходится, не разрывая поцелуя, избавить нас обоих от одежды. Сложная задача, но Семён справляется.
Я чувствую его эрекцию своей промежностью. Так горячо. Кожа огнём горит. Невероятно. Хочу скорее его в себя, плоть требовательно ноет, но он не спешит. Тянет удовольствие, ласкает меня пальцами.
А у меня уже терпения нет. Я начинаю двигаться понемногу, тереться о его член. Влажно очень — это я изнемогаю.
— Пожалуйста, — шепчу, почти стону, прикусывая мочку его уха, и довольно отмечаю, как кожа на его спине тут же покрывается мурашками под моими пальцами. — Ты нужен мне, Семён. Прямо сейчас. Всегда нужен…
— Почему? — сжимает мою талию крепче, прижимая плотно, но пресекая мои движения. — Почему нужен, Василина?
Мучитель.
Истязатель.
Потому что я хочу тебя, Бамблби.
Потому что ты нужен мне.
Потому что я без тебя не могу, сколько бы не пыталась.
Потому что…
— Я люблю тебя… — выдыхаю, и уже через мгновение он заполняет всю меня. — Люблю-люблю-люблю!
Признаться оказалось не страшно. Сложно, будто наизнанку вывернуться пришлось, но оказалось совсем не страшно. И так нужно! Так важно!
— И я тебя, — внезапно резкий толчок, вынуждающий вскрикнуть. — И я тебя! Люблю. — ещё один и ещё. — Люблю, Василина. И больше никуда не отпущу. Ты меня поняла?
— Поняла.
— Точно? — ещё толчок, глубокий и сильный.
— Точно! Никуда! Не отпускай меня, прошу, никогда и никуда! — почти кричу, но мне это так нужно!
Он сжимает мою талию крепче, насаживая на себя до упора и начинает двигаться без остановки. Уже не так резко, плавнее, мягче, но точно даёт понять, что я теперь его. Целиком и полностью. Без остатка. Без выбора, потому что я его уже сделала.
44
Семён
Мама сидит возле кафе на уличной площадке. На встречу согласилась сразу, совсем не удивилась и даже ответила с неким превосходством.
Мама-мама…
— Привет, мам, — присаживаюсь напротив за столик и киваю девушке в окошке сделать кофе.
— Здравствуй, Сёма.
Мать держится как всегда с достоинством. Выглядит идеально. И как всегда от неё веет холодом.
В который раз в голове заводится шарманка: по какой такой причине, за какие грехи в прошлой жизни мне в матери досталась именно эта женщина? Почему для неё так важно властвовать над своими детьми и делать это посредством боли. Она ведь понимает, что причиняет нам боль. Не может не понимать.
Я смотрю на неё, а думаю о Насте. Я скорее себе руку отгрызу, чем по своей воле причиню ей страдания. Я когда вижу в её глазах грусть, меня на куски рвёт — так хочется в пыль рассыпаться, но сделать так, чтобы она улыбнулась. Я взрослый и адекватный, и прекрасно понимаю, что фрустрации избежать невозможно, что это часть формирования личности ребёнка, но мне всё равно тяжко наблюдать, когда она расстроена.
Тогда что не так с женщиной, что сейчас сидит напротив? Что в ней сломано? Или это в нас с Верой?
Я мало верю, что в ней что-то ещё может измениться. Я в принципе против теории, что люди не меняются. Меняются, конечно же. Зависит от обстоятельств, окружения, жизненных событий. Но это не о моей матери.
И всё равно мне хочется дать ей шанс. Шанс сохранить для себя хоть какое-то подобие человечности.
— Какова твоя цель, мама? Глобально. Потому что я не понимаю, зачем ты делаешь то, что делаешь.
Мама мягко усмехается и делает глоток кофе.
— Я всегда хотела лучшего для своих детей, Сёма. Вы совершаете ошибки, я их исправляю.
— Ты правда в это веришь? — я знаю её с рождения, а это без малого тридцать лет, но абсолютно не понимаю. — Серьёзно думаешь, что отобрать ребёнка у матери — это сделать хорошо? Кому? Ребёнку? Матери? Себе? Кому, мама?
— Твоя сестра была наркоманкой, по-твоему, я должна была оставить внучку с ней?
— Вера тогда уже не употребляла, ты и сама знаешь. У неё были проблемы с едой, да, но ведь это было решаемо. А ты забрала Арину на годы, — качаю головой. — Хорошо. А какая у тебя аргументация по поводу Насти и Василины? Меня и Насти?
— Ты серьёзно задаешь этот вопрос, Сёма? — мать поднимает брови в удивлении, будто я сущую глупость спросил у неё. — Эта женщина — лгунья, она беспринципная и аморальная. Скрыла факт рождения ребёнка, обманула, врала. Такая мать не может воспитывать детей.