— Мы можем оставить их на мели, когда захотим.
Когда он произносит эти слова, у него появляется холодный и жесткий взгляд герцога Сфорцы[21] Железная рука, отдающего приказ отрубить кому-то голову.
— Шапку долой! — шепчет мне Лилла, когда мы выходим на улицу, — такое за десять лет — это тебе не фунт изюму!
Она большой мастер таких формулировок, от которых усугубляется мой комплекс неполноценности.
Хозяин ресторана, где мы завтракаем, подтверждает, что если бы Ферреро захотел, он мог бы стать президентом республики. О, это вам не ди Лауро. Ди Лауро — судовладелец, ставший очень популярным мэром Неаполя. Правительство изгнало его из муниципалитета, за что он начал мстить, проводя избирательную кампанию на свой лад. Пуская на ветер миллионы, он разъезжает по стране, сопровождаемый целым караваном прихлебателей, и вручает по килограмму макарон каждому, кто согласен голосовать за него. Но, по мнению нашего ресторатора, он все равно с треском провалится. И вообще из патерналистов-политиканов будет избран только Оливетти — фабрикант пишущих машинок, полновластный хозяин Ивреа. Этот демагог основал «очень левое» политическое течение Communita (единство). Его программа: широкое местное самоуправление и участие рабочих и служащих в доходах предприятия и в его финансировании. Есть, правда, еще семья Аньелли, владельцы заводов «Фиат», «монопольные производители автомобилей в Италии», но… Хозяин ресторана делает презрительный жест рукой, отвергая Аньелли.
— Модель «1.100» никуда не годится! Нет, лучше поговорим о Ферреро. Вот это да! Вот это человек!
Опираясь на сжатые кулаки, он склоняется над столом и громко заключает:
— Он переписывался с Айке.
Должно быть, это весьма сильный аргумент, ибо наши друзья с ошеломленным видом (даже не интересуясь «о чем?») восклицают: «Как? Когда это было?» Я не сразу понимаю, о ком идет речь. Лилла соображает быстрее меня. Своим золотым карандашом, который я подарил ей к первой годовщине нашей свадьбы, она пишет мне три буквы: «Айк»[22].
Что бы такое поесть в Альбе? Трюфели! Ресторатор Мора — король трюфелей, у него монополия на трюфели. В этом маленьком городке, где большинство населения занято сельским хозяйством, он оборудовал гастрономический привал, широко известный среди автомобилистов, едущих по дороге Турин — Генуя. По воскресеньям и в праздничные дни он обслуживает до трех тысяч пятисот посетителей[23].
Мы возвращаемся под палящим солнцем. А ведь еще только-только перевалило за середину мая.
Я мечтал о сьесте, но не тут-то было. Едва только я растянулся на постели в гостинице, как чьи-то нечеловеческие вопли вырвали меня из dolce far ni-ente[24]. Я высунулся из окна и увидел какого-то субъекта. Забравшись на эстраду, он орал, усиливаемый тремя громкоговорителями. Своими руками убийцы он душил микрофон. Волосы спадали ему на глаза, на шею, куда только могли. Акцент, резкий голос и жесты выдавали в нем южанина, а судя по тому, что он говорил, и по ненависти, которая слышалась в его голосе, это был настоящий бандит. Описывая нечеловеческие страдания своих беззащитных, жестоко эксплуатируемых дьяволами-капиталистами братьев, он взывал к мщению. В неистовстве и ораторском исступлении он сорвал с шеи платок. Он угрожал и разве что только не потрясал обрезом. Мне показалось, что вот-вот начнется потасовка. Иначе и быть не могло, скорее туда! Я быстро спустился по лестнице. Этот тип, должно быть, агент-провокатор. Когда я выбрался на площадь, крикун еще больше распалился. Он проклинал. Пусть кровь бедных рабочих, убитых невзгодами, словно фашистскими автоматами, падет на голову палачей. Перед оратором было всего три слушателя, из которых один — шофер единственного на стоянке такси, другой — полицейский с угла и третий — прохожий, который при моем появлении уже собирался уйти. Я спросил его: «Это коммунист?» — «Массhé! (Да что вы!) — изумился он. — Это монархист!» И спокойно пошел прочь.
Италию нелегко понять.
Вечером — отдых. Вместе с нашими новыми друзьями мы поднимаемся в Супергу. Пейзаж, открывшийся нам при заходе солнца, великолепен. Виден весь Турин — компактный промышленный гигант, который ощетинился бесчисленными заводскими трубами и причудливо изогнулся, пересекая долину По.
Женщины, как обычно, болтают, чуть-чуть отстав, а мы шагаем впереди.
Поддавшись, вероятно, меланхолии заката, мой спутник открывает мне свою душу с доверием, которое особенно трогательно, если принять во внимание, что мы знакомы только двое суток. Он устал (он из тех южан, глядя на которых, начинаешь сомневаться в ходячем мнении о лености уроженцев Юга). Сейчас ему около шестидесяти лет, а на жизнь он зарабатывает с четырнадцати. Теперь, когда он достиг цели, получив высокий пост, ему хотелось бы уйти на пенсию. Администрация выплатит ему значительную liquidazione[25]. У него есть кое-какое имущество — дом во Флоренции и участок на острове Эльба, где цены в последние два года стремительно растут. «Почему он колеблется?»— удивляюсь я.
23
Никакого противоречия с тем, что сказано выше. Это просто единственный стоющий ресторан на этой дороге.