Тришка Поползень сидел спиною к дороге, укрытый можжевеловым кустом, из-за которого лишь торчал островерхий рыжий колпак да Тришкины уши, будто нарочно оттопырившиеся в жадном внимании. Незнакомец, тощий и словно весь обглоданный, с белесой щетиной жиденьких усов и палевым острым кадыком, был виден Марье весь. Он терпеливо-старательно убеждал стрельца, то взмахивая рукою, то отгибая палец за пальцем:
— Кремль в Ростове гнилой: пхни — упадет[13]. Это р-раз. Пазов-обвалов мало ли там? И кто разнюхает, ты ли впускал наших людей вовнутрь, сами ли во тьме просочились? Тут, считай, два. Так ли?.. А три — не будет у стен кровавого боя, коль взойдем тамо, где знак подашь. Подумай сам, сколь жизней ты этим спасаешь?.. Да уж если только в рублях торг, то — ляд с тобой! Пятерку прими сейчас от меня, другую додам после, когда кончим дело в Ростове. Согласен ли?
Молчание, вздох. Рыжий колпак над можжевельником колыхнулся: пятерней в затылке Тришка заскреб.
— Язык у тебя с локоть, бес-дуда, — сказал он. — Обоше-ел!.. Давай, что ли, серебро.
Что дальше последовало — Марья никак не могла потом рассказать толково. Ясно ей было одно: измена, враг идет к городу. «Батюшки, ой, неладно!» И тут, встревожившись не на шутку, она позабыла на какое-то время о главном — об осторожности. То ли мошка шальная забилась ей в ноздрю, заставив некстати расчихаться под елкой, то ли высунулась вдовица чуть больше, чем дозволительно было, но за оплошку свою поплатилась она чувствительно. Незнакомец, уже отсчитывавший на колене монеты, вдруг нервно задернул кошель. Не потому ли, что где-то невдалеке послышался скрип телеги? Что лошадь фыркнула и голоса донеслись? Нет, не одно это. Марья Кика уверяла впоследствии всех, что именно через дорогу, именно к ней, под елку, зыркнул глазищами волосатый сатана. Хищный кадык вздернул, привскочил резко, по-волчьи.
— Тш-шш!.. Кто там прячется?
Вскочил и Тришка Поползень. Марья Кика смигнуть не успела, как злодеи очутились у елки:
— Чего надо?
— Кто тебя подослал, баба?
Впрочем, ни мешкать, ни расспрашивать им было некогда: дело шло к расправе.
— З-за… за горло ее, — шипел Поползень, заикаясь от страха. — Е-едут же, слышишь? За… заткни ей глотку!
— Ба-атюшки! Ба-а-а-а…
Марья кусалась, царапалась, а между тем колеса приближающихся подвод выстукивали уже за Ульяниным ключом, совсем рядом. И это спасло женщину. Стрелец с незнакомцем, шепотом чертыхаясь, скрылись живехонько в чапыжах. Марья, не помня себя, роняя перемятые грибы, кинулась навстречу подводам:
— Родимые, убили… Ба-атюшки, убили…
Обоз двигался по дороге. С этим обозом ехал в Ростов Иван Сусанин.
ПАН И АТАМАН
Чудо-диво случилось: сам Лисовский, заносчивый пан Александро, изволил пожаловать к казакам в табор под Тушином. Кривая сабля жаром палит. Кафтан атласа лазоревого, жемчугами и золотом грудь шита, воротник черный, соболий. А шляпа с предивным розовым пером такова, что и плечи, и воротник укрывает, будто гнездо из самого что ни есть мягкого пуха. Заглядение — пан на коне!
Пахолик-слуга ловко принял бархатный, в серебре повод. Пан Александро с седла съехал — Ивану Заруцкому поклонился:
— Доброго здравия войсковому атаману.
— В наш курень, пан-полковник, к казацким дымам милости просим.
Еще и еще любезностями обменялись, потом поднялись в бревенчатые хоромы, в залец, коврами украшенный. Раздвинуто слюдяное оконце, в саду на рябинах воробьи чирикают. Войсковой атаман — в сукмане светло-малиновом, чуб-оселедец за ухо заворочен, усы что водопад сизопенный, с двух сторон на грудь ниспадающий. Подмигнув, повелел выйти двум другим усачам: без есаулов, с глазу на глаз пожелал беседовать польский пан.
— Победно прошло по Руси войско наше, — выдохнул он снисходительно и позвякал под столом шпорой. — Опять стоим у врат столицы.
— То мы пропустили, — поправил Иван, потерев сизую щеку. — Татар хан-Гирея, слава богу, казаки сдерживали. Султан турский у нас в узде… Смогли бы сдержать и вас.
13
Могучий белокаменный кремль, краса и гордость нынешнего Ростова, был возведен значительно позднее.