Ваши письма доставляют Фане огромную радость, да я думаю, что Вы сами это понимаете.
Я желаю Вам боевых успехов и скорейшего свидания с Вашим братом и Ваней.
Крепко жму руку.
Ваша Ирина Эренбург.
Ф. А. Вигдорова — Ирине Эринбург
Дорогие, забегала и не застала.
Между тем — соскучилась. Очень. И дело есть.
1) Надо сказать Илье Григорьевичу, что после обсуждения в университете его мемуаров трех студентов исключили. Фамилии узнаю.
2) Вернулась из Новосибирска Елена Сергеевна Вентцель, разговаривала с Ляпуновым. Ляпунов сказал: «Я проверил по правдинской подшивке, в 44-ом году в статье Эр-га „Убей немца“ были слова „убей немчонка“».
Молодой аспирант, присутствовавший при разговоре, эти слова подтвердил.
Дело стоит того, чтобы в какой-то части мемуаров дать им по морде и сказать, что этого не было и быть не могло.
Целую Вас и очень хочу видеть.
Ф.
Виктор Шкловский — Ирине Эренбург
1972 г.
Дорогая Ирина Ильинична!
Я не узнал Вас в поликлинике. Мне скоро (очень скоро) будет 80 лет. Вернее стукнет — 80 лет. С годами они начинают с (?). Я совсем не узнаю людей, даже когда они со мной целуются; недавно так я поцеловался с цензором, который запрещал мою книгу. Я встретил его в лифте Госиздата. Это начало склероза. Очень устал. Кончил книгу об Эйзенштейне. Начал новую о Достоевском, я хотел бы писать о смерти своего поколения.
Как бы ни был зол и дерзок человек, он не посмел бы передать поклон мужу — (?) со вдовой. Бориса Леписа я любил и люблю.
Я не узнал Вас, но сержусь как старик, когда мне кажется, что мою дорогу перебегают (?). Дорожу минутами.
Еще не умерли писать не книги, не события.
Память на лица умерла.
Простите меня.
Вы мало постарели, я Вас принял за молодую нетерпеливую женщину.
Старики обидчивы и вздорны.
Живу трудно. Круты лестницы Союзов и издательств. Меня никто не хочет обижать, но всем некогда.
Все не на месте. Жизнь мелькает своими пустотами и опустошенностью сердца. Кажется, и писать я стал с грубыми ошибками.
То, что когда-то называли вдохновением — музой, последняя женщина, которая ко мне снисходительна.
Еще раз простите меня, а для меня этот случай урок.
Ваш старый друг
Виктор Шкловский.
Вот и все. Сейчас придет стенографистка. Буду диктовать.
18 июня 1972 г.
Москва
Ирине и Василию Грановским — Ирина Эренбург
14.10.96–22.10
Дорогие мои тимуровцы!
На днях улетела Фаня, а вчера вечером собрались у меня Иришкины подруги, которые боялись Фани. Я была окружена почетом и вела себя как памятник, к чему меня приучают окружающие. Я делаю все медленно… но делаю. Страх упасть заставляет меня сидеть дома, а очень хочется самой пойти про магазинам. Очень жаль, что Вы уехали, с Вами, Инна, я бы не стеснялась. Какого черта вы уехали? (?) и далеко от внуков, получила маленькое пособие, живете стесненно, не лучше, чем мы? Я догадываюсь, но вы боитесь признаться.
Я продолжаю свои мемуары, что-то мне не нравится, получается пока плохо. Надеюсь добиться лучших результатов.
Как у вас с изучением иврита?
Трудно овладеть чужим языком не с детства. Много лет назад я пробовала изучить итальянский, не получилось.
Вечера я провожу перед телевизором, как вы знаете, я очень политизирована. Мне не нравится никто из наших властителей.
Извините за прыгающие строки и бумагу.
Очень плохо быть старой, поверьте мне, но не жить еще хуже! Рука болит, поэтому перестаю писать, а то дождались бы новых сентенций, изречений.
Целую вас обоих крепко. Пишите.
Ваша Ирина.
Ирина Эренбург — Галине Петоян, беженке из Карабаха
1991
1 ноября. 91 г.
Дорогая Галочка!
Очень обрадовалась Вашему письму. Вы исчезли, а Дорис все спрашивает Ваш адрес, не говоря уж обо мне! Ваше письмо грустное, хотя Вы и не жалуетесь, но очень печально, что Вы не работаете.
Краковский знал, что Вы не владеете ивритом. Будете в Иерусалиме, пойдите к нему, мне кажется, что любая работа Вас устроит, вы же всю жизнь работали.
У нас очень большие изменения: в магазинах совершенно пусто, даже молоко бывает редко и за ним очереди, сыра, масла, мяса просто нет. Люди обозленные, ругаются, толкаются, ненавидят стариков. Очень весело! Но многие достают все с черного хода, думаю, что с таким народом ничего сделать нельзя. Я лично не теряю оптимизма, хотя, честно говоря, он не оправдан.