А у меня денег нет, нужно лечить зубы, давать маме, в хозяйство, купить штаны, шапку, туфли. И все это действительно нужно.
Сегодня утром неудачи: «Информбюро» не выписали деньги, в Литфонде дают бумагу, но пришла не в тот час. Холодно. Сейчас придет какой-то бывший пленный. Может быть, буду о нем писать. Даже на хронике мало работы. Завтра получу 4900 рублей, из них военный налог — 1900 р., 1000 р. — Любе, 400 р. маме недодала, 130 р. долг, и ничего в будущем. 1-го снова маме, 10-го Любе и т. д. Надо что-нибудь продать.
Последние три дня беспрерывно салюты: в южной Пруссии, в Силезии, взяли наконец-то Варшаву, в Чехословакии — Копицы. Илья собирается ехать на фронт на автомобиле, это 1200 км. Была Ара из Белостока, поляки стреляют в наших, девушки-связистки беременеют, любовные проблемы. Перевела «Предсмертные письма» французов[215]. От Беллы письмо. Малик[216] жива. Радио сообщило: в Париже нет электричества, нет топлива, нет еды. Теперь и там узнают войну. «Красная звезда» предлагает послать меня, куда я выберу. Но у них всюду корреспонденты, и получше меня.
Вчера рождение Ильи, в гостях Савы. У Сорокиных: «Наши в Пруссии сажают детей на штыки». У Гарро видела мужа и жену из Парижа. Рассказывают, что банка молока стоит 100–200 франков. Детям до года дают молоко. Нет угля, электричества, газа, почти не ходят поезда. В Париже голодают, в кафе только пиво.
Илья говорит исключительно о своем отъезде в Пруссию.
Наступление продолжается. В Москве разговоры: «До Берлина?»
Вчера Илья уехал в Пруссию.
Мне очень одиноко. Сейчас Уголек лег в кресло: вознаграждение мне за то, что я его приласкала, а ему хочется к Любе, там гости. Позвонила вдруг Софа. Лева на фронте.
Боренька!
Еду в Одессу встречать пароход с нашими репатриантами.
В поезде в Одессу мой сосед по полке, полковник, оказался антисемитом, который, не закрывая рта, хвастался тем, что получил какое-то количество орденов, что только чисто русские могут так хорошо воевать, а вот евреи отсиживаются в тылу. Я с ним не вступала в разговор, но раз не выдержала и поплакала в вонючей уборной.
Одессу я заочно любила: она была так хорошо описана, да и много моих знакомых писателей были родом из нее. Город оказался совсем другим, чем я его себе представляла. На вокзале — нет вокзала. Встречающие плачут, истерически кричат: «Ой, Женя, Женя!» На площади бублики, семечки и извозчики! Поход по гостиницам. «Лондонская» многозначительно: «Для гостей». Каких?! Пошла к военному коменданту, шутки с отдаванием чести, развод патрулей и засекреченный в бумажке пароль. Прибыл эшелон с больными. Комендант: «Знаем этих одесситов!» После того как третий раз доложили, что больные заразные, комендант дал разрешение.
Дул холодный ветер, море неприветливо. Мертвый порт, темные улицы, электростанция взорвана, всюду очереди. Веселое беспечное население недовольно приходом советских войск: при румынах — частная торговля, было полно товаров, а какая мануфактура! Евреев они, правда, расстреляли, но сделали это под нажимом немца, а сами никому зла не желали. И за хлебом не надо было стоять в очередях. Поместили меня в гостинице «Красная». Вечером рассказ горничной: «Румынки изящные, чудесно одетые. Наши сразу переняли моду, завили надо лбом кудряшки. Румынки наших презирали, а их мужчины жили с нашими девушками. Мало кто из девушек не путался. У моей соседки родилась хорошенькая девочка от румына. Жили или спекуляцией, или работали на румын. Я шила кофточки и продавала их на рынке. Евреев не трогали сначала, загнали в гетто, но оттуда многие спаслись. Когда взорвалось Энкаведе, то 30 человек повесили у вокзала, и долго они висели. Базар был замечательный, сидит баба, а рядом стопки яркого ситца по 60 марок. Такого мы и не видели».
Дали талон на баню, здесь я впервые за неделю разделась. Обнаружила, что за неделю, проведенную в нетопленой Одессе, у меня завелись платяные вши. В гостинице: нет отопления, нет воды, нет света. А пароход все не прибывает, и никто не знает, когда его ждать. Швейцар в старой форме рассказывает, как ездил в Палестину: «Есть мне нечего было, жить негде, на работу не берут. Ночь провел в городском сквере. Утром прямо со скамейки, где ночевал, сорвал несколько апельсинов и позавтракал».
216
Немецкое издательство «Мелик-Ферлаг» подарило Илье таксу, которую назвали «Малик». Собака пережила с моими тетями войну, но в Москву ее не привезли.