Марьям тоже увидела меня и опустила глаза. А я не мог заставить себя не глядеть на нее. Я понимал, что нельзя так неотрывно, настойчиво смотреть, Но со мной творилось что-то непонятное. Я не мог отвести от Марьям глаз. Она чувствовала мой взгляд и тоже подняла ресницы.
Плясала свадьба, пели и орали пьяные, а мы молча смотрели друг на друга, смотрели, разделенные танцующей толпой.
Я так и не вернулся к шумной компании друзей. Марьям вышла за ворота, я пошел следом и догнал ее.
Мы шли рядом по знакомым улицам, мимо твоего дома, Юсуп, мимо дома ее матери, мимо изломанного плетня, где десять лет назад мы, охраняемые тобой, встречались с Марьям.
Я видел, я чувствовал: Марьям была расположена к откровенности, но сам молчал. Мои губы и челюсти словно одеревенели, я не мог открыть рта. Меня жег стыд и ненависть…
Я презирал себя, свое тело, пышущее здоровьем, этот лоск, эти первые признаки полноты.
Я считал себя виноватым за темные круги и потухшие глаза Марьям. За то, что она как-то сникла вся, словно надломилась, словно припудрилась серым пеплом. У меня было такое впечатление, что Марьям вовсе разучилась улыбаться.
Я уже жалел, зачем пошел за Марьям. Разве прошлое можно вернуть? Оно ушло безвозвратно, но оставило сегодняшнюю боль. И не избавиться от нее, не убежать, не спрятаться… Вот отчего так бешено колотилось сердце, сжимались кулаки, а сам я молчал…
Как я жалел, что тогда, давным-давно, не постучал в окно, не увел от постылого мужа. Я был нерешительным и плачу за это всю жизнь, дорого плачу.
Мне хотелось, не таясь, сказать Марьям, что я очень несчастен, что все еще помню и люблю ее всю жизнь, одну-единственную.
«Я виноват, Марьям, я виноват», — твердил я мысленно, но губы мои были крепко сжаты, сказать вслух я не мог. Мне было больно и стыдно признаться ей в своем малодушии. Да и какое теперь это имело значение!
Марьям шла, низко опустив голову, совсем низко, она не хотела показать своих слез. Ее выдавали вздрагивающие плечи.
Шелковый белый платок упал с головы, волосы, как и прежде, были заплетены в косы, а в косах заколот мой гребень. Увидев его, я словно получил давно потерянное право: протянул руку и обнял Марьям за плечи, за ее родные, худенькие, вздрагивающие от рыдания плечи.
— Нет, нет, Джемал, — испуганно метнулась она, — не надо, зачем?
«Зачем?» — спросил я себя. Что мог изменить один вечер, один-единственный вечер? Удесятерить, умножить безысходность горя? Господи, сколько часов, дней и ночей, сколько лет мы были порознь…
«…А если… Если взять Марьям за руку и, не оглядываясь, уйти с ней в эту темноту, в неизвестность, туда, где ни один человек не знает нас с Марьям?» — думал я, продолжая упорно молчать.
Мы молчали с Марьям, но каждый был наполнен нахлынувшими чувствами, и молчанье нас не тяготило. Мы не заметили, как вышли за аул и пошли в сторону русского моста, в сторону тополиной аллеи, ничего не видя вокруг.
Была кромешная тьма, тяжелые тучи грозили раздавить землю. Вдруг тонким серпом выглянула луна, увидела нас и вынырнула из-за туч вся — большая, ослепляющая, любопытная.
Луна разогнала тучи, ночь стала голубой-голубой, какой-то неземной, будто подаренной нам с Марьям, нам одним. Мы словно попали в заколдованное царство нашей юности.
— Аллея, тополиная аллея. Помнишь, мы так с тобой и не дошли до конца. Сейчас мы пройдем ее вместе, где же она? Мы сбились с пути? — спросил я.
Марьям, зябко поводя плечами, обернулась.
— Уйяя! — горестно прошептала она. — Смотри… Мы давным-давно прошли ее и даже не заметили.
Марьям больше не плакала. Лицо ее сияло печальным вдохновением — никогда в жизни я не видел лица одухотворенней и красивее, разве у мадонны Сикстинской Рафаэля.
— Я часто приходила сюда одна пасти гусей, я думала, что это возможно только во сне прийти сюда с тобой, — призналась Марьям, — а теперь мы прошли с тобой аллею и даже не заметили ее, — погрустнела она. — Все равно я так счастлива, что счастливее быть нельзя! Но уезжай, ради аллаха, скорее уезжай! Он сейчас пьян, он носит финку. Вдруг ему скажут, что я ушла с тобой. Иди, иди, скоро поезд.
— Едем вместе! — не отдавая себе отчета, сказал я. — Едем вместе!
— Нет, нет! Мои дети, твоя жена, сын? Что ты придумал, Джемал? Спасибо тебе, за все спасибо, но, ради аллаха, уезжай! Уезжай! Полустанок тут совсем рядом, скоро поезд.