— А если и приведу, что в этом плохого?
— Плохого? Что плохого? Кто мне жизнь испортил? Кто украл у меня твою любовь? Кто все эти годы незримо разделял нас? Кто? Разве не она? Не она? Я же чувствую, ты любишь ее — будь она проклята! Если пойдешь на вокзал, слышишь, я возьму сына и уйду.
Зарипат возбужденно вскочила с кровати и полураздетая встала возле окна. Высокая, стройная, с распущенными черными косами, она была очень красива.
— Вон заря занимается, вставай, а то опоздаешь на станцию, не встретишь. Почему же ты молчишь, почему?
— Я не знаю, что тебе ответить. Марьям — моя юношеская любовь. Моя первая любовь, а другой у меня, пожалуй, и не было. Но я был верен тебе, разве я тебя когда-нибудь обижал?
— Верен? Зачем мне такая верность? Не обижал, но и не жалел, просто терпел рядом. Зачем же женился на мне, зачем?
— Этот же вопрос я задаю себе и сам, — с горечью, стараясь быть спокойным, сказал я.
Зарипат присмирела. Вся сжалась, ожидая последнего удара, боясь от меня услышать, что наша жизнь не удалась, что нам лучше расстаться. А еще минуту тому назад она сама грозила мне, что заберет сына и уйдет.
Заплакал мальчик, и Зарипат поспешила к ребенку.
— Хочу к вам на кроватку, — плакал сынишка, — хочу к папе!
Он каждое утро, просыпаясь раньше меня, любил улечься на нашу кровать, обняв меня и мать. Он лежал несколько секунд молча, но скоро ему это надоедало и он начинал барахтаться, будить меня и громко смеяться. Сейчас он тоже улегся возле меня, прижался своим теплым, еще сонным тельцем и приказал матери:
— Ложись рядом и обними нас.
Я целовал теплый, нежный затылок сына и думал о Марьям, о Зарипат, о себе… Думал о добре и зле на земле, что человек существо маленькое, но носит в сердце чувства необъятные.
Утром мы с Зарипат, словно сговорившись, не вспоминали ночной разговор. Зарипат возилась на кухне, я одевал и кормил сына. Сели завтракать. Мы подкладывали друг другу лучшие куски, избегая смотреть в глаза.
— Ты прибери, пожалуйста, посуду, а то я не успеваю… — сказала Зарипат.
Она почему-то надела свое самое красивое платье, в котором ходила в театр, сделала высокую замысловатую прическу, надела золотой браслет, часы, словом, все, что было у нее самого лучшего и дорогого.
— Чего это ты вырядилась? — процедил я сквозь зубы.
— Так. Хорошее настроение, — вертясь перед зеркалом, кокетливо улыбнулась мне Зарипат.
Я оделся и пошел на службу, Зарипат повела сына в детский сад. Сегодня у нее уроки были во второй смене.
Поезд, которым приезжала Марьям, приходил в три часа дня. Я все время думал об этом и мне почему-то было нерадостно, невесело, грудь давило какое-то злое предчувствие…
Задолго до прихода поезда я был уже на вокзале: Зашел в ресторан и, хотя днем никогда себе не позволял этого, выпил рюмку коньяку. Вышел на перрон и остолбенел. Навстречу мне с большим букетом цветов шла Зарипат и улыбалась.
— А я тебя ищу. Смотри, какие красивые цветы я купила. Я и торт купила. Отпросилась с работы, сказала, что к нам гостья приезжает, смотри не вздумай вести ее в гостиницу. У нас, слава аллаху, дома места хватит. Раз она друг твоего детства, мы, — сказала она, делая особенное ударение на «мы», — должны ей во всем помочь, ты прав.
Зарипат совсем меня сбила с толку, чего-чего, но этого я от нее не ожидал.
«Граждане пассажиры, поезд № 93 принимается на первый путь», — разнеслось из репродуктора. Задрожал перрон, показался электровоз, застучали колеса…
Мы с Зарипат стали в самом начале состава, мы не знали, в каком вагоне приедет Марьям. Вот показались первые пассажиры, люди все шли и шли, но Марьям среди них не было.
«Хотя бы не приехала», — подумал я и увидел Марьям. Она несла чемодан и две большие сетки, ноша ее была очень неудобной и, видно, тяжелой.
В одной сетке были растрепанные книжки (наверно, учебники), чурек, яблоки, яйца, газета изорвалась и снедь вся была на виду.
День был жаркий, а Марьям была закутана в тяжелый шелковый платок, цветастое платье с глухим воротом было широким и длинным, с длинными рукавами, на ногах чулки и расшитые красные чувяки. Все это я заметил в первую же долю секунды, как только увидел Марьям. И мне почему-то стало стыдно, что рядом со мною с оголенными плечами и руками, вся обтянутая блестящим муаром, на тонких шпильках, вся в золоте стоит и неестественно улыбается Зарипат.
Я поспешил к Марьям, подхватил ее сетки и чемодан.
— Оставь, оставь, я сама, — уцепилась Марьям за сетки, — это не мужская ноша, ты неси чемодан, а это я сама… — смущенно и радостно говорила Марьям, синие глаза ее сияли и лицо казалось удивительно юным, как будто было ей снова пятнадцать лет. — Это мама насовала мне полные сетки всякой всячины. В столовую, говорит, не ходи, там тебя еще донгузом[9]накормят, — стыдливо и простодушно объясняла Марьям. — Дай, дай мне сетки, — еще больше краснея, просила Марьям.