Зарипат не сдалась, ей хотелось до конца играть в благополучие. Улыбаясь, она смотрела в открытое окно такси и кричала Марьям:
— Ну, вы хоть в гости к нам приходите, дикарка! Смотри же, Джемальчик, смотри, мой дорогой, устрой ее в самый лучший номер!
Машина плавно взяла с места.
«Молодец, Зарипат, умеет держать себя!» — невольно подумал я.
Марьям не захотела сесть рядом со мной в такси, она села впереди, с шофером. В зеркальце водителя отражался ее кремовый платок, расшитый тяжелыми белыми шелковыми цветами. Марьям не поднимала головы.
Номеров в гостинице не оказалось. Я ходил к администратору, к директору гостиницы, но все напрасно: в городе проходила какая-то конференция и все номера были заняты.
— Что ж, Марьям, едем к нам. Зарипат права, — пряча от смущения глаза, сказал я, — не на улице же ночевать… Почему ты не хочешь остановиться у нас?
— Нет, нет! Я лучше на вокзале переночую или найду кунаков. Здесь живет один наш старый знакомый дядя.
— Ну, где мы будем искать этого дядю, смотри, цветы совсем завяли, поедем к нам.
— Это она купила? — ревниво спросила Марьям и сделала такой жест, что я понял: ей очень хочется их выбросить, по-видимому, они жгли ей руки.
— Нет, это я купил, — соврал я потому, что не мог не соврать. Марьям инстинктивно прижала к себе поникший букет.
— Спасибо! — краешком губ улыбнулась Марьям. Она сама напоминала эти поникшие цветы…
— Ну, пожалуйста, поедем, разве тебя чем-нибудь обидела Зарипат?
— Что ты! — гордо выпрямилась Марьям. — Нет, нет!
— Ты обиделась, что она пришла на вокзал? Я ее не звал, это она сама.
— Я так и думала, — обрадовалась Марьям, — у тебя хорошая жена, воспитанная, а я бы так не смогла, — призналась Марьям.
— Но почему же ты не хочешь остановиться у нас?
— Мне будет тяжело, Джемал. Я не умею так, как Зарипат. Конечно, это, наверное, хорошо, кто так умеет, но вот я не умею. Я с того дня, помнишь, когда была свадьба и мы встретились, с тех пор я больше не возвращалась к мужу, осталась у мамы. Конечно, нужно было бы пойти — дети там, вещи, все… но я больше не могла оставаться женой Хасая. Видно, стала совсем взрослой… хоть бы убил меня, все равно бы не могла. Мать его жалко, она меня любит и я ее тоже.
Детей он мне старших не дает. Ну, да мама его не позволит их никому обидеть. А женится, так его жене не отдаст их. Мы так с ней решили: пока я буду учиться, она за ними смотреть будет. Она их очень любит, вынянчила ведь. А потом, когда я выучусь, она говорит, мне их отдаст. К тому времени он десять раз успеет жениться и ко мне и к детям интерес потеряет. Да и другие дети у него к тому времени будут. Сейчас он, назло мне, даже ко двору к нашему ребят не подпускает.
Его мать мне говорит: «Выпорхнула — и лети, не давай никому свои крылья связывать…» Ах, какая она хорошая женщина, если бы ты только знал. Если б не она, я бы, несчастная, пропала вовсе! Судьба ее на мою похожа, поэтому она мне и сочувствует. Сын пошел не в нее, в отца.
Мы с Марьям все это время сидели в холле гостиницы, на дворе уже стемнело.
— Пойдем хоть поужинаем, а то все столовые закроются, — спохватился я.
Я попросил дежурную гостиницы взять под присмотр наши вещи, и мы пошли.
Все было уже закрыто, а в ресторан, как я Марьям ни уговаривал, идти наотрез отказалась. Голодны мы были изрядно.
— У меня же есть в сетке чурек, вареные яйца, яблоки, — вспомнила Марьям, — давай возьмем сетку и где-нибудь покушаем… Поехали на вокзал, я там и переночую… А тебе давно домой пора, жена ведь волнуется…
Мы снова приехали на вокзал. Уселись в скверике на скамью. Марьям вынула из сетки чурек, яйца, яблоки — все это пахло аулом, детством. Мы ели, улыбаясь друг другу, но я все время думал о доме. «Что делает сейчас Зарипат? Может, она вовсе и не думала унизить Марьям своим нарядным видом, такси, цветами, благоустроенным домом, любящим мужем, то есть мной? Может, она искренне хотела как можно лучше принять Марьям? Что она теперь делает?»
Марьям стало жарко. Она сняла платок, и я обратил внимание (мы сидели под фонарем), что волосы у Марьям потемнели, стали почти каштановыми, а не цвета майского меда, как прежде. В волосах ее все еще поломанный пополам и связанный красной ниткой, теперь уже без единого камешка, тот самый гребень, который когда-то мы купили с Юсупом. Сейчас он мне показался жалким и нелепым.
А Марьям все рассказывала и рассказывала о том, какие у нее хорошие дети, она, видимо, тосковала по ним, говорила с таким увлечением, что даже не замечала, как мне скучно ее слушать.