— Алло?
— При-ивет!
— Кто это?
— Это твой телефон, дурачок! А ты что подумал?
— Не могу я больше это выносить! Заткнись!
— Говорить-то несложно, — заметила трубка. — Сложнее найти, что сказать.
— Ну так и что ты хочешь сказать?
— Да ничего особенного. Просто хотела тебе напомнить, что где-то, как-то, но Берд еще жив.
— Берд? Какой Берд? О чем ты, мать твою, болтаешь? Ответа не было. В трубке воцарилась тишина. Парети поставил телефон на подлокотник и откинулся в кресле, искренне надеясь, что хоть немного побудет в тишине и покое. Телефон зажужжал почти сразу же. Парети сидел неподвижно, и телефон принялся звонить. Парети снова поднял трубку.
— Алло?
— При-ивет! — пропел шелковый голос.
— Да кто это?!
— Это твоя телефонная трубка, Джо, милый. Я уже звонила. Думала, ты запомнишь голос.
— Оставь меня в покое! — почти простонал Джо.
— Как же я могу, Джо? — спросила трубка. — Я люблю тебя! Ох, Джо, Джо, я так старалась тебе угодить. Но ты такой мрачный, детка, я прямо не знаю. Я была такой сосенкой, а ты даже не глянул на меня! Я стала газетой, а ты даже не удосужился прочесть, что я тебе написала, неблагодарный ты!
— Ты моя болезнь, — пробормотал Джо заплетающимся языком. — Сгинь!
— Я? Болезнь? — переспросила трубка с обидой в шелковом голосе. — О, Джо, лапочка, как ты можешь так обо мне говорить? Как ты можешь изображать равнодушие, после всего, что было между нами?
— Не знаю, о чем ты, — проговорил Парети.
— Ты прекрасно знаешь! Ты каждый день приходил ко мне, Джо, в теплое море. Я была тогда молодая и глупая, ничего не понимала. Я пыталась спрятаться от тебя. Но ты вытаскивал меня из воды, ты влек меня к себе; ты был так терпелив и нежен, и мало-помалу я выросла. Иногда я даже пыталась влезть по рукоятке сачка, чтобы поцеловать твои пальцы…
— Хватит! — Парети казалось, что рассудок отказывает ему, это безумие, все плывет и меняется, мир и "Лавка духов" завертелись каруселью. — Ты все не так поняла!
— Ну как же! — возмутилась трубка. — Ты называл меня ласковыми словами, я была твоим гребаным говном! Признаюсь, я пробовала и с другими мужчинами, прежде чем мы встретились, Джо. Но ведь и у тебя были женщины, так что давай не будем ворошить прошлое. Но даже с теми пятерыми я никак не могла стать тем, чем мечтала. Ты ведь понимаешь, как мне это было больно, да, Джо? Передо мной лежала вся жизнь, а я не знала, что с ней делать. Облик — это карьера, знаешь, и я так путалась, пока не встретила тебя… Извини, что я так болтаю, дорогой, но мы в первый раз смогли поговорить спокойно.
Парети прорвался сквозь этот многословный бред и наконец понял. Говно недооценили. Оно было юным, немым, но отнюдь не лишенным разума созданием, движимым могучей страстью, общей для всех живых тварей. Страстью обрести облик. Оно развивалось…
Во что?
— Так как ты думаешь, Джо? Чем бы ты хотел меня видеть?
— А ты можешь стать девушкой? — смущенно спросил Парети.
— Боюсь, что нет, — ответила трубка. — Я пыталась несколько раз, и симпатичной колли пыталась быть, и лошадью. Но, наверное, у меня очень скверно получалось, и чувствовала я себя ужасно. Я хочу сказать, это просто не для меня. Но что-нибудь другое — только попроси!
— Нет! — взревел Парети. На мгновение он поддался. Безумие захватывало его.
— Я могу стать ковриком под твоими ногами, или, если тебе это не покажется неприличным, твоим бельем…
— Я не люблю тебя, будь ты проклята! — взвизгнул Парети. — Ты просто серое гнусное говно! Ненавижу тебя! Ты, зараза… что б тебе не влюбиться во что-нибудь вроде себя?
— Нет ничего похожего на меня, кроме меня, — всхлипнула трубка. — И я ведь люблю тебя!
— А я тебя в гробу видал!
— Ты садист!
— А ты воняешь, ты уродка, я не люблю тебя и никогда не любил!
— Не говори так, Джо, — предупредила трубка.
— А я говорю! Я тебя никогда не любил, я только пользовался тобой! Не нужна мне твоя любовь, тошнит меня от нее, поняла?!
Он ждал ответа, но трубка хранила зловещее, мрачное молчание. Потом послышались гудки. Трубка повесилась.
Парети вернулся в отель. Он сидит в своем шикарном номере, хитроумно созданном для механических подобий любви. Любить Парети, без сомнения, возможно; но сам он лишен любви. Это ясно стулу, и кровати, и легкомысленной лампе под потолком. Даже не слишком наблюдательный шкаф замечает, что Парети никого не любит.
Это не просто печально; это раздражает. И это не просто раздражает; это бесит. Любить — значит позволять, не любить — непозволительно. Неужели это правда? Джо Парети не любит лишенную любви возлюбленную.