Говно вело растительный образ жизни. Неустойчивый ком протоплазмы явно не обладал разумом, хотя проявлял неудержимое стремление принимать форму. Говно постоянно принимало облики растений и животных — всегда недоделанные и неубедительные. Словно говно пыталось стать чем-то.
(Ученые в лабораториях Компаний надеялись, что говно так и не выяснит, чем же оно хочет стать.)
"Убитое", оно становилось отличной жратвой.
Компании возводили фабрики для его сбора — вроде "Техас-Тауэр" — и обучали сборщиков. Сборщикам платили больше, чем любым неквалифицированным работникам на свете. И не за долгие смены или изнурительный труд. На языке закона это называлось "платой за риск".
Джо Парети протанцевал павану высшего образования и решил, что для него мелодия недостаточно энергична. Он стал сборщиком. В душе он до сих пор не понимал, почему деньги, перечисляемые на его счет, называются платой за риск.
Сейчас он поймет.
Песня закончилась воплем. Он проснулся. Ночной сон не принес отдыха. Одиннадцать часов лежа на спине; одиннадцать часов беспомощной изнурительной муки; и наконец избавление, абсурдный нырок в усталое бодрствование. Минуту Парети лежал, не в силах шевельнуться.
Вставая, он чуть не потерял равновесия. Сон обошелся с ним жестоко.
Сон прошелся наждаком по коже.
Сон отполировал ногти алмазной пылью.
Сон снял с него скальп.
Сон засыпал песком глаза.
"О Боже мой!" — подумал Парети, каждым нервным окончанием ощущая боль. Он проковылял в сортир и врезал себе по шее коротким сильным залпом иголок воды из душа. Потом подошел к зеркалу, машинально выдернул бритву из зарядной розетки. Потом глянул на свое отражение и замер.
Сон: прошелся наждаком по коже, отполировал ногти алмазной пылью, снял с него скальп, засыпал песком глаза.
Не слишком красочное описание. Но почти буквальное. Именно это и случилось за ночь.
Парети глянул в зеркало и отшатнулся.
Если от секса с этой гребаной Флинн бывает такое, я пойду в монахи.
Он был совершенно лыс.
Редеющие волосы, которые он откидывал со лба в предыдущую смену, пропали. Череп гладок и бледен, как хрустальный шар предсказателя.
Ресниц нет.
Бровей нет.
Грудь безволоса, как у женщины.
Лобок оголен.
Ногти почти прозрачны, точно с них сошел верхний, сухой, мертвый слой.
Парети снова глянул в зеркало. Он увидел себя… более или менее. Не то чтобы слишком менее: пропало едва ли больше фунта. Но это был очень заметный фунт. Волосы.
Полный комплект бородавок, родинок, шрамов и мозолей.
Защитные волоски в ноздрях.
Колени, локти и стопы облиняли до нежно-розового цвета.
Джо Парети сообразил, что все еще сжимает бритву, и отложил ее. И несколько бесконечных мгновений, завороженный ужасом, смотрел на свое отражение. У него появилось жуткое ощущение, будто он знает, что случилось. "Я в глубокой дыре", — подумал он.
Джо отправился искать фабричного доктора. В лазарете врача не оказалось. Парети нашел его в фармакологической лаборатории. Врач бросил на Джо короткий взгляд и повел в лазарет. Где и подтвердил подозрения Парети.
Фамилия врача была Болл; то был тихий, аккуратный, очень высокий, очень худой, полный неизбывной профессиональной зловещности человек. При виде безволосого Парети обычно мрачный доктор заметно повеселел.
Парети ощутил, как у него отнимают человеческое начало. Следуя за Боллом в лазарет, он был человеком; теперь он превращался в образец, в культуру микробов, подлежащую рассмотрению под макроскопом.
— Хм, да, — произнес врач. — Интересно. Будьте добры, поверните голову. Хорошо… хорошо… отлично, теперь моргните.
Парети повиновался. Болл пошуршал бумагами, включил камеры видеозаписи и, тихо мурлыкая, принялся раскладывать на подносе сверкающие инструменты.
— Само собой, вы ее подхватили, — добавил он, словно спохватившись.
— Подхватил — что? — вопросил Парети, надеясь, что получит иной ответ.
— Болезнь Эштона. Можете называть ее говенной заразой, но мы ее зовем болезнью Эштона, по первому больному. — Доктор хихикнул. — А вы что думали что у вас дерматит?