У моего мучителя клыкастая улыбка. Он ничего не просит, даже души. Просто сидит и смотрит, как я в очередной раз извиваюсь в судорогах.
Столько раз умирать, столько раз рождаться…
Нет, я не всегда вижу дурное, просто в мире столько смерти. За каждым углом. Безумно радуюсь, когда в расширенных зрачках отражается счастье. Оно такое хрупкое, отчего вы его не бережёте?! Почему вы живёте, не видя него? Гонитесь за химерами, полагаете, что жизнь бесконечна… И упускаете его за очередным поворотом. А после идёте к гадалке.
Мне предлагали быть такой же, вещали о золотых горах, но я таким не торгую. Я не сфера услуг, не улыбчивый официант, который метает на стол изысканные блюда – всё за ваши деньги. Вообще не представляю, как за такое можно брать деньги?
Картинки, бесконечные образы… И никакой магии.
Дар – это одиночество. Бесконечное одиночество, потому что никто не поймёт. И ты живёшь между двумя измерениями, как изгой, проклятый, пария, лишённый простой человеческой радости – излить кому-то душу.
Одни не верят, что есть что-то кроме молекул, законов Ньютонов. Здесь и сейчас, разделённое на атомы и помещённое под стекло микроскопа. Они подымут на смех, будут с пеной у рта убеждать, что всё это – бредни сознания, плод воображения усталого мозга. Нет для них иной реальности, нет тонких, зыбких контуров, переливающихся граней. Летают только птицы и насекомые – а я не могу. Но летаю по ночам, когда прихожу в чужие жизни.
Другие ждут «зелёных человечков», внимают раскладам Таро, слушают златозубых цыганок и молятся богам. Они ждут от тебя чуда, всесильности, распущенных чёрных кос колдуньи, способной заговором убить и заставить любить. Но эти так же слепы, так же не способны понять, блуждая в лесу самовнушения, стереотипов и ярмарочных представлений.
Третьи посоветуют пойти к священнику – изгнать бесов. Но во мне бесы не живут, и я легко переступаю порог церкви. В детстве пробовала, ходила к батюшке – увы, это не от дьявола. Но от Бога ли? Ему, дару, всё равно: он пророчествует даже в намоленном месте. И не подгибаются колени, и не нисходит на меня благодать. Хотя, я не верю, не верю в мантры, повторяемые женщинами в платках. Нет, не по невежеству – по горькому опыту. Просто вижу, как скалит зубы Судьба, склоняя головы и православных, и атеистов. Но икону в доме держу – чтобы говорить.
Бог – единственный, кто готов меня слушать. Обращаюсь к нему редко и не с молитвой, а как к психоаналитику, когда сознание до краёв переполнено другими, хочется закричать, распахнуть окно и шагнуть вниз. Но я сильная, вырабатывала в себе эту силу годами, и просто курю, подставив лицо ласкающей мгле. С ночью тоже можно поговорить.
Бог, вода, ночь, огонь и небо – большего мне не дано. Всегда и везде бредёшь один, стиснув зубы, наклеив на лицо улыбку. А под покровом темноты режешь вены души.
Я тоже живу одна, вот уже десять лет. Работаю, звоню каждое воскресенье родителям, лгу, что всё в порядке. Ни подруг, ни любимого. Да и какие у проклятых даром любимые? Он не подпустит, не позволит даже взглянуть в мою сторону.
Не подумайте, я не заперлась в своей однокомнатной квартире с видом на дождь, тоже пью за чьё-то здоровье, то же держу в телефоне не только номер «скорой», просто всё это с налётом вечной грусти. Внешне – яркий свет, летние краски, симпатичная девушка на каблуках, внутренне – столетняя старуха с незаживающими ранами на сердце.
Кем я работаю? Секретарём в одной фирме, хотя по образованию филолог. Просто люблю старые книги. Тереться о них щекой, спрашивать о тех, кто держал их в руках. И они отвечают – разноголосье на всех языках мира. Вот я и хотела их понять, заодно и себя, поэтому и сплетала в тетрадях вереницы чужих слов. Чужие слова, чужие мысли, чужая жизнь…
Самая заветная мечта? Тишина. Я не раз просила об этом – в ответ лишь смех.
Поневоле полюбила то, что навевало хандру всем другим, кроме меня – так пела моя душа. «Монсенгюрский романс» стал моей молитвой, моей исповедью. Казалось непостижимым, каким образом кто-то другой, незнакомый, мог понять, прочувствовать, хоть часть меня. Эта песня не раз спасала, путеводной звездой выводя к свету в постыдные минуты слабости.