Сколько нас ещё таких же? Кто ты такой же, бредущий в толпе со всеми, но вечно один? Я пока никого не встречала, но не удивлялась: о даре кричат лишь шарлатаны. Избранные ненавидят его и всеми силами стараются быть нормальными. Только себя не обманешь, для себя нет масок, и скользкая правда угрём выползает из всех щелей.
Дар – это мука.
Когда я осознала себя проклятой? В далёком детстве, когда одной дождливой осенью пришло первое видение: смерть бабушки. И она умерла – точно так, как пригрезилось семилетней девочке. Потом оно на время ушло, чтобы обрушиться с сокрушительной силой на рубеже второго десятка жизни. Хватка оказалась крепкой: я до сих пор трепыхалась в руках своего ласкового убийцы.
Судорожно вздохнула, на негнущихся ногах шагнула к бару и разрыдалась. Если бы могли, мои глаза бы давно выцвели, а пока с завидной регулярностью лишь лопались сосуды.
Коньяк, в моей квартире всегда есть коньяк. Догадываюсь, что когда-нибудь сопьюсь, но это лучше, чем таблетки. Заливаю спиртным себя же саму, на пару минут вселившуюся в чужое тело.
Глянула через плечо, усмехнулась. У кого-то белочки, у кого-то персональный ангел-хранитель, а у меня сгусток тьмы. Неразличимый для всех, он ясно виден мне. О, он принимает любые формы, только усмешка никогда не обманет.
Может, хватит на сегодня? Я выжата, как лимон. Будто прошла по кладбищу. Непременно совершу самоубийство на кладбище – чтобы не думать и разом. И жалею их, неуспокоенные души, разговариваю, кормлю бесплотными обещаниями, забираю горечь. К ним не ходят, их забыли, они тоже мыкаются от одиночества. Если бы вы знали, как они жаждут услышать, увидеть живых! Представьте себе, каково это – столетиями метаться по одиночной камере, перестукиваясь только с себе подобными. Вы бы сошли с ума – они лишены даже этой радости. Поэтому просто постойте рядом, подумайте о них, проведите рукой по шершавому камню.
Я провожу – и чувствую тепло. Закрываю глаза, впуская в себя чужую память. Свет, тьма, надежды, радости, горести… Первая любовь, яркий свет, море эмоций, затягивающих в воронку… Им хочется с кем-то поделиться, с кем-то снова пережить свою жизнь.
Стою и улыбаюсь, убаюкивая души, словно детей, которых у меня никогда не будет. Даже усыновить не смогу – страшно, не желаю знать судьбу ребёнка.
Присаживаюсь на корточки, касаюсь ладонями земли, под которой прах.
Улыбка сменяется гримасой боли, но бежать бесполезно – оно всё равно придёт.
Ухожу опустошённой, но с чувством, что хоть немного облегчила чужие страдания. Пусть это будет моей миссией на земле.
Бываю на кладбище редко – слишком много сил высасывают души, слишком велика расплата за сочувствие.
Собственные эмоции, есть ли они вообще, или у меня всё чужое.
Коньяк вернул меня к жизни, заставил выпрямить плечи, с волчьим оскалом обернуться к тому, что устроился в моей квартире будто хозяин. Раньше я бросала в него бокалами, потом поняла, что бесполезно. И вовсе не потому, что он плод моего воспалённого воображения, - он нематериален. Но, когда хочет, способен обретать форму, плотность и свойства живого тела.
Смешно, затасканно и не ново – демон гадалки. Только мой – не хозяин и не друг, не страстный любовник, импозантный мужчина в деловом костюме, нашёптывающий мне предсказания, искушающий плоть и душу. Если бы! Я бы плакала от счастья. Нет, он мучитель, которому ничего, абсолютно ничего от меня не нужно. Видимо, просто не даёт умереть, не даёт не видеть.
- Убирайся! – в третий раз, уже решительно повторила я.
Оскал равнодушного существа был мне ответом.
- Глупая, я буду всегда с собой, - прошелестел голос в голове. – Ты избранная.
- Я не желаю, слышишь! Отпусти!
- Не мне решать и не тебе. Терпи!
И всё, больше ничего, только новые картины, сменяющие друг друга…
* * *
Наутро проснулась с жуткой головной болью. Вставать не хотелось, век бы валялась в постели.
Знакомая до зубной боли депрессия стучалась в двери. На этот случай в холодильнике успокоительное. Пью всегда много, чтобы не разрыдаться в самый неподходящий момент.