Я как раз там очутился в то время. Первый из всех наших прорвался.
Потом уже брата вывез и все такое. И там больших мозгов-то не нужно было. Просто чуть-чуть двигаться, делать что-то. Они же все там зашевелились, забегали, крысы эти военные. Я, уже сказал, с Германии начал. Прикинь, беру сигареты у нашего прапора по сорок пфеннигов пачка и толкаю по две марки вьетнамцу в тот же день. Это только сигареты. Да, блин, там деньги текли просто. Я видел, как Аляска все ближе и ближе становится.
Потом нужно было закрепиться. Это труднее, но во всякой системе есть дырки. Нужно просто сказать себе, что ты сложнее, чем любая придуманная система, потому что ты не придуманный, а настоящий, созданный, короче, Богом. Люди же обычно живут как? Как будто они придуманные. Как роботы – придуманные и бессмертные. Это все херня.
Мы сложнее, чем мы думаем. И у нас есть куча полезных органов – голова, член, руки, жопа, мозги. Нужно просто использовать все это, а не жмотничать.
Дырка в системе была такая, что если ты платишь пять лет налоги в
Бельгии, то ты можешь стать гражданином Бельгии. Я поступил тогда в университет здесь, в Генте, и послал запрос в министерство, могу ли я по студенческой визе еще и работать, так как мне не хватает денег на еду.
Они же все тут гуманные до не моги. Пока не сообразят, что к чему.
Они мне дали право работать. И я окончил исторический факультет.
Просто мне история нравилась. И эти пять лет я потихоньку работал и платил налоги. А потом опять послал запрос. И мне дали гражданство.
Понимаешь, двух зайцев убил. Кем бы я был без образования? Сколько всего мне открылось!
Вот сейчас мне, например, интересна стала польская культура, я раз
– и язык выучил, на выставки хожу, книги польские читаю. А так бы сидел на своих бабках. Как некоторые и делают. Все-таки смотри – у меня сейчас английский, голландский и немецкий. Польский тоже выучил, жизнь как-никак интереснее становится.
А потом опять эти бабы все подпортили. Какая в жопу сейчас Аляска, когда у меня дочка тут по-русски ни одного слова не понимает? Я же ведь любимую сюда тоже вывез, пристроил. А она быстренько сориентировалась, замуж за местного вышла. Главное – я не пойму, зачем? Теперь девчонка моя по-русски не понимает, приходится с ней по-голландски говорить. Ей сейчас шесть лет исполнилось, вот летом, в августе.
Я же им дом отдал, вот такой, как этот. Полностью выкупил и отдал.
Лишь бы не говорила потом, что ее папа жмот и для себя живет.
Три раза уже судился. И три раза мне давали право на участие в воспитании, на встречи. А эта сука каждый раз потом придумывала что-нибудь. Только не пойму – зачем.
Я женщин вообще не пойму – смотри, вот сейчас моя Анка, с которой живу, не работает, не учится. Просто так живет. Ни себе, ни людям, как говорится. Жрет и женские журналы читает.
Серега ведет свой велосипед, придерживая за руль. Я иду рядом по ночному Генту вдоль какого-то канала с плавучими домами, иду ночевать к нему, воспользовавшись приглашением. Завтра смогу осмотреть город, а потом уже – на поезде к себе. Когда еще побываю здесь?
– Слушай, за книжку – вообще спасибо. Прочитаю обязательно. Если будут вопросы какие – спрашивай, помогу. Вот только ты херовенько придумал, мне кажется, со своим дедом. Извини, конечно. Но это здесь не покатит, правда. Это, знаешь, честно сказать, на старушек наших рассчитано и на всяких славистов ненормальных. Или диссиденту какому-нибудь понравится. Это – ноль-ноль-один процент покупателей.
Понял, нет? Остальным просто на русского интересно посмотреть или ностальгия давит, как у меня. А твои сложности с неправильным дедом
– это здесь никому не интересно. Никому. У всех своих забот – море просто.
Поэтому… Слышь, ресторан видишь? Блин, такие гангстера раньше его держали – караул. Пока их всех не вышвырнули из города. Чеченцы.
Все, все в Брюссель перебрались. Теперь там полный бардак устраивают.
Поэтому, короче, лучше придумать, что у тебя с дедом полное, как говорится, взаимопонимание. Понял? Тогда это – как лекарство в глянцевой обложке. Они решат, что это может помочь, это психотерапия, так сказать, за двадцать евро. А нормальный психотерапевт здесь берет не меньше сотни за прием. Так что считай.
Вот, слушай, как бы я сделал. Сейчас, я тебе говорю, девяносто процентов здесь такие же недовольные своими дедами. Кто – эсэсовец, кто – коммунист, кто – я не знаю – педофил из дедов, из бабок, да?
Скажи, нужно им читать про твои проблемы? Сто лет им на фиг не обосралось все это. Им нужен выход. Вот если ты придумаешь выход, что, типа, у вас с твоим дедом – все чудесно, тогда продажи будут.
А у тебя как раз все для этого есть. Не понял? Гляди, дарю тебе интересную схему по твоим же рассказам сегодня, да? – Серега загибает пальцы: – Первое. Дед – коммунист, душегуб, кровопийца, гноил людей в лагерях, заставлял, блин, бабку с детьми на фабрике батрачить. Внес сумятицу в последующие семейные поколения. Так?
Второе. Отец твой, его зять, да? – либерал, весь такой демократ.
Приучает сына, то есть тебя, к либеральным идеям.
Ты, блин, дитя разброда и бардака – перестройки короче, к тому же не способный к чему-то дельному, прощаешь всех, объединяешь свою семью с гуманистической идеей.
Нормальный расклад, по-моему. Это продастся, будут статьи писать в газетах. У тебя и внешность подходит, извини, конечно, – худенький, небритый, херово одетый. Главное, все эти домохозяйки с эсэсовскими папами и дедами будут покупать. А скажи, у кого сейчас нормальные отношения с предками? Только у меня, по-моему. Я к бате в прошлом году первый раз за пятнадцать лет приехал, знаешь, что там было?
Блин, вся деревня собралась. Серега – герой, типа, бизнесмен дипломированный. Батя весь сиял просто.
– Мне кажется, что сейчас писателю в России не нужно придумывать ничего, вокруг сплошная фантастика, абсурд, фикшн. Достаточно просто записывать то, что видишь, и через сто лет читатель может подумать, что у тебя было прекрасное воображение.
Я выступаю в Брюсселе. Это уже, наверное, последняя встреча с читателями в Бельгии. Через десять дней я улетаю.
– Вы можете привести какой-нибудь пример? – спрашивает меня модератор, немного похожий на того седовласого Тургенева из Гента.
– Самый простой пример: спикер Государственной думы заявляет с высокой трибуны, что парламент – не место для дискуссий. Это ведь подарок для любого писателя и журналиста!
Я почти благодарен ему, нашему спикеру, за эту фразу, она всегда проходит на ура, когда задают вопросы про ситуацию в России, про современную литературу, про вымысел и правду в текстах. У меня заготовлено несколько таких ответов, я заранее знаю, какие вопросы мне зададут, потому что везде задают одни и те же вопросы. Поэтому я отвечаю, не думая, вернее, думая совсем не о том. Я думаю о девушке, которую видел в Пале-де-Бозар, о Муки, потому что сегодня она сидит в этом зале, в Брюсселе, в пяти или, может быть, в семи метрах от меня. Я стараюсь не смотреть на нее все время, я оборачиваюсь к модератору, разглядываю свои скрещенные на столе пальцы, но надолго меня не хватает, и я опять взглядываю в ее сторону.
Теперь я точно знаю, что она улыбается мне.
Наступает время вопроса “Над чем вы сейчас работаете?”. Я выслушиваю этот вопрос, опять отвожу глаза от Муки, выдерживаю небольшую паузу.
Это всегда полезно – паузу выдерживать.
Останавливаюсь на дружески поблескивающих круглых очках Пита, сидящего вместе с Петрой в последнем ряду. Третий год, говорит, роман свой пишет, а вдруг тоже уже просто врет, вдруг тоже уже отчаялся?