— Р-рома, сеньор-р! — подумав, попугай добавил. — Пор фавор!
Хохотнув, Эйхарт подозвал из серванта стакан и набулькал туда немного Огденского. Попугай ловко наклонил посуду и сунул в неё голову, но не удержал равновесие, так что Филиппу пришлось ловить и его, и стакан.
— Др-рянь! — икнул попугай, привольно раскинувшись у Филиппа на руках.
Осторожно сгрузив птицу на ковёр у камина, он наконец развернул своё письмо.
— И почему я не удивлён, — хмыкнул он, вчитываясь в неровные строчки. — Гилдерой в своём репертуаре.
Филипп торопливо прошагал в свой кабинет, не забыв захватить с собой похрапывающего попугая. Оставлять птицу без присмотра показалось ему крайне непредусмотрительным поступком. Взмахом палочки засветив масляную лампу (сгруженный на стол попугай тут же подполз ближе, прижался к ней боком и затих), Филипп осторожно разгладил мятые листки.
— Итак, глава восьмая, «Пламя Юности», — вслух прочитал он и, пододвинув к себе чистый лист бумаги, стал размашистым почерком переписывать текст, оставляя широкие интервалы для правок и примечаний.
История была посвящена дням, которые Гилдерой провёл, занимаясь с Саймоном Пьюзом и довольно скоро увлекла Филиппа, хотя он и не очень-то любил детей.
— «Мамочка! Ради меня ты претерпела столько трудностей и невзгод, и не сдалась! Я тоже не сдамся, я буду заниматься изо дня в день и стану самым сильным магом, чтобы ты могла гордиться мной!» — зачитал он. — Будь я проклят, если в магической Британии останется хоть одна замужняя женщина, которая не всплакнёт растроганно на эти строках. Ну, кроме Лестрейндж, разве что, — подумав, добавил он. — Всё-таки Гилдерой — чёртов гений. Так тонко чувствует желания целевой аудитории. Ещё бы писать грамотно научился — цены бы ему не было. «Труднастей», «здалась», «гардицца»… Может, мне тебе орфографический словарь на Рождество подарить, а, дорогой Локхарт? Тем более, что, вон, и транспорт под боком…
— Иди нахер-р! — чётко проговорил попугай, не открывая глаз.
— Ну и ладно, — пожал плечами Филипп, возвращаясь к редактированию текста. — Не очень-то и хотелось…
Последняя страничка рукописи оказалась письмом Гилдероя. Эйхарт, по инерции начав переписывать «на чистовую» и его, спохватился, чертыхнулся, а потом, перечитав, задумчиво почесал затылок:
— Да уж, друг мой, ты прав, новая глава «Смертельного сквиба» и правда стала для меня отличным рождественским подарком. Но вот как быть с «забери из Гринготтса мои подарки для семьи Пьюз»? Локхарт-то может их от чистого сердца выбирал и без задней мысли, но Барбара, судя по нашей последней встрече, до сих пор изволит гневаться, и если я заявлюсь к ней с, кхм… «набором метательных ножей» для Саймона и «дивным нарядом из невянущих пальмовых листьев и половинок кокоса, украшенных раковинами и жемчужинами», для самой мисс Пьюз… Как бы меня с лестницы не спустили, м-да. Тем более, поговаривают, мисс Барбара себе нового ухажёра подыскала…
Эйхарт задумчиво поскрёб подбородок.
— Отправлю с курьером, — наконец решил он. — Попрошу гоблинов подобрать, кого не жалко. И чтоб бегал быстро. И подарки в корзину с цветами упаковать, чтоб сразу не разобралась. Эх, заслать бы этому ловеласу десяток вопиллеров, чтоб совесть проснулась… но откуда я обратный адрес возьму?
Он покосился на дрыхнущего попугая.
— Я ведь правильно понял, животное, что до весны тебя на улицу с письмом выгнать мне не удастся?
Попугай заворочался, приоткрыл глаз и проворчал:
— Никогда больше!
Глава 2. Облапошивая Оборотней
11 января 1987 года, магический заповедник в верховьях Амазонки
— Пако! Пако! — надрывался голос на улице.
Пако, ощущавшая желание поспать еще минимум сутки, кое-как поднявшись, добрела до окна и распахнула створки.
— Пако! — раздался жизнерадостный оглушающий возглас почти в ухо.
Ну да, кто еще это мог быть, как не Алонсо? Кого еще гонять будить уставших смотрителей, как не молодых и энергичных практикантов? В целом, Алонсо нравился Пако, молодой, смуглый, с иссиня-черными волосами и улыбкой в тридцать два зуба, но как раз сегодня все, что раньше было достоинством, наоборот, дополнительно раздражало.
— Тебя вызывают! — заявил Алонсо, тряхнув волосами. — Хотел зайти, а твоя дверь опять не пускает! Ты бы уже потанцевала с бубном, чтобы своих пускала?
— Еще бы она тебя пускала, — проворчала Пако и добавила: — Сейчас выйду.