льную ли или киношную. А бывало и просто бороздил по просторам соцсетей, подглядывая за бытием других, завидуя им, и ненавидя всей душой. В такие минуты он называл себя не иначе как виртуальный вуайерист. Он, безусловно, понимал, что и у этих людей жизнь не состоит исключительно из шоколада и зефирок. И у них проблем хватает. Других, конечно, чем у него, но все же проблем. Ну, например, закончился кэш, а карточку какой-нибудь банк в каких-нибудь Амстердамах не хочет принимать. Проблема же? Или вот еще: оставил багажник своего «Майбаха» открытым, а в нем сумка с тремя миллионами долларов. Могли ведь спереть! Переживает бедняга, места себе не находит из-за своей беспечности. Хотя для владельца «Майбаха эти три миллиона, как для него деньги, потраченные на пиво — на бюджете точно никак не отразятся. За грустными раздумьями он и не заметил, как завершил физиологический процесс. Наверное стоял вот так с зажатым в руках членом уже наверное минут пять. Пора возвращаться в офис. Он протянул руку к обшарпанной кнопке на бачке унитаза и нажал ее, глядя на изрядно пожелтевшую, под стать стенкам толчка, водную гладь. Ощутил пальцами как проваливается кнопка, но продолжал смотреть в унитазное дно — как вода, сворачиваясь воронкой уносит его выпитое вчера пиво. Внезапно воронка стала расширяться, затягивая его сознание, а затем и его всего целиком. Что за чертовщина?! Очнулся он на удивление сухим и чистым. Места вокруг были неизвестные. Какая-то пустыня или степь, а может и то и другое вместе взятые. Огляделся по сторонам — никого. Подумалось, что это сон. Ущипнул себя за грудь. Больно, черт подери. Значит, не спит... Попробовал покричать. Испугался своего внезапно ставшего чужим голоса. Без толку. Горизонт по-прежнему пуст. Надо что-то делать, нельзя стоять на месте. Он двинулся вперед. Шаги давались с трудом. Ноги налились свинцовой тяжестью. Это все от недостатка физкультуры. Стопудова. Сколько там прошагал, с трудом переставляя ноги, он не знал. Но ощущение было такое, что долго. Очень долго. Может год, а может и все десять. Внезапно услышал голоса. Вроде бы рядом. Можно даже сказать над ухом. Голосов было два — мужской и женский. Они были радостными, как у детей, которые мчатся к елке утром первого января в предвкушении подарков от Деда Мороза. Наверное галлюцинации. Ибо взгляды, бросаемые из стороны в сторону с завидной регулярностью, никого не обнаружили. Все та же степь или пустыня — поди разбери. Спустя какое-то время он увидел нечто похожее на выход. Нечто было ракушечнообразной формы. Из этой конструкции лился свет. Голоса стали слышны более отчетливо. Он собрал всю свою волю в кулак и двинул к ракушке. Но что удивительно — чем больше он к ней приближался, тем дальше она становилась. Обман зрения? Вполне возможно. Он где-то читал о таком явлении. Как же оно называлось? Мираж? Нет. Оптическая иллюзия? Вроде бы. Внезапно голоса зазвучали так, как будто им выставили громкость на всю мощность. - Как мы его назовем? - спросил мужской голос. - Может Павлом? - ответила женщина. - Нет, мне не нравится. Павел Иванович… Как-то по сельски звучит. А давай Юркой? - А то Юрий Иванович звучит не по-сельски? Оба заливисто смеются. Смех настолько заразительный, что у него против воли губы сами растягиваются в улыбку. - Пусть будет Юрка! - соглашается она. - Юрчик, Юрец — желеобразный холодец. Ему становится обидно после этих слов. В конце концов его тоже так зовут. И тут на него накатывают воспоминания. Ему лет 6-7. не больше. Он в песочнице. Играет со своими сверстниками. И тут подходит она — его первая любовь. Кажется, ее звали Алена. Он замирает, глядя в ее голубые бездонные глаза, засматривается на ее васильковое платтье, на бирюзовые банты в косичках. Как же она хороша…. - Чего вылупился, Юрчик? - бросает в его сторону ненавидящий взгляд. Зачем-то показывает язык. - Юрчик, Юрец — желеобразный холодец! - дразнит, а затем, гордо подняв свою маленьку головку уходит. Где интересно теперь Аленка? Наверное уже замужем и детей куча. И уже не такая красивая. Толстая, с крашенными волосами, с целлюлитом. Стоп! А за что она так его ненавидела? Ах да. Он же как-то в лужу толкнул — поспорил с пацанами на слабо. А до этого она вроде ему симпатизировала. Эх… Вернуться бы в детство. Все исправить. Прости Аленка. Малой был — дурак, короче. Впрочем, не только Аленка дразнила холодцом. Он вспомнил свою институтскую девушку — Аллу. С ней он начал встречаться из мести. Из мести своей бывшей. Бывшую звали Женя. И она ушла от него к какому-то юнцу, который писал ей стихи и бренчал на гитаре при свете луны. Он тоже Женьке писал поначалу стихи. А потом как-то перестал. Успокоился, что она его любит. А там сессии, проблемы с деньгами — не до романтики. Когда Женька ушла, он подумал, что это не всерьез. Пробовал позвонить ей, но услышал в трубке обидное «желеобразный холодец», а затем короткие гудки. И все. Он волком выл трое суток. Ничего не помогало — ни алкоголь, ни легкие наркотики. Боль была такая, будто сердце засунули в кипяток. Вот и пошел к Алле. Знал, что она давно на него заглядывается. И вроде хорошо все было. Заботилась о нем. Яичницу по утрам на завтрак жарила, одежду ему стирала, рубашки гладила. И в сексе все прихоти исполняла. Мечта, а не девушка. А он… Он после секса выходил покурить на балкон. И выл волком на луну, представляя, что Женька в это же время кувыркается с другим. Стерва! Он бросал недокуренную сигарету и возвращался в комнату. Заваливал Аллу на старый скрипучий диван и… мстил Женьке. Мстил остервенело, с садизмом. А потом Алла сообщила, что у нее задержки. Он рассмеялся ей в лицо. Не могу, мол, врачи диагноз поставили. Хотя врал. Не был никогда у этих специфических врачей. Просто не раз сталкивался ,когда его пытались заставить на себе жениться. Вот и выработался рефлекс. Алка сделала аборт. Целый месяц не виделись. После этого хрупкие отношения дали окончательную трещину. В тот последний вечер она много чего ему высказала. Что по ночам во сне он звал Женю, что она терпеливо надеялась и ждала, что это пройдет, что радовалась своему залету не потому что хотела его окольцевать, а потому что ребенок, носимый под сердцем, был от любимого мужчины. Что совершила тяжкий грех, убив малыша. И все это ради него. Что ждала его появления ,когда делала аборт. Нет, не затем, чтобы он ее отговорил (хотя этого и хотелось больше всего), а затем, чтобы он просто был рядом в эту трудную для нее минуту. Но он этого не сделал. Он бухал с друзьями на какой-то даче в обществе нескольких безотказных телок. На его глазах выступили слезы. А что если бы он тогда поступил иначе? Сейчас бы его ребенок — сын, наверное — уже бы пошел в первый класс. Прости, Алка. Я — убийца, а не ты. Я и сына убил, и тебя. Не в силах больше идти, он повалился на колени и возвел очи к небу. Неба не было. Была какая-то муть красноватых оттенков. Вот странно: он провел здесь по меньшей мере часов десять, а время суток все такое же — ни светло, ни темно. Прости, Господи, за все грехи и прегрешения. Губы сами отчетливо выговаривали каждое слово этой молитвы. Откуда он ее знал? Да Бог его знает… Закончив молиться нашел в себе силы встать и идти дальше. От Алки воспоминания перекинулись дальше — ко всем кого он успел обидеть за свои 35 лет. В первую очередь, конечно, маму. Мы всегда отрываемся на родных и близких за любой пинок судьбы или просто из-за плохого настроения. Отрываемся, не щадя. Злобно. Агрессивно. Зная, что в ответ ничего не будет. Вот и развлекаемся… А потом подсаживаемся на это дело. Наркотик. Обыкновенный фашизм. Именно по этой причине так сильно распространенно домашнее насилие. Мужикам проще всего сорвать злость на родных и близких, нежели доказать самому себе, что ты не жалкий неудачник. Он вспомнил все обидные слова, что говорил маме. Вспомнил ее беззвучные всхлипывания в подушку, вспомнил, как это раздражало его еще больше, настолько, что он окончательно терял голову. Вспомнил, ее последние слова: «ты — самый лучший сын на свете. Я тебя так сильно люблю. Как жаль, что я не смогу тебя больше оберегать». Его тело пронизала боль. Безумная. Как тогда с Женькой, только во сто крат мощнее. Он опять повалился на колени и стал молиться. Молиться безудержно. Остервенело. Бичевал себя за все сказанные и несказанные когда-то слова. Слва Богу, хоть отцу не досталось. Тот ушел из жизни совсем молодым, когда Юрке исполнилось 6 месяцев. Глупая авария. И нет человека. Наконец встал. Пошел. Каждый шаг — вспомненная обида, оскорбление — перемежался приземлением на колени и молитвой. Он осознал как неправильно жил, осознал сколько боли и страданий принес окружающим себя людям. Не удивительно, что он был одинок. Он же проказа. Страшная. Неизлечимая. Сил идти дальше не осталось. Да и зачем? Даже если эта ракушка — портал в его родной мир — кому он там нужен? НИКОМУ! Тогда зачем идти. Лучше остаться здесь. И умереть. От жажды или голода. Или быть растерзанным зверями. Это лучшее, что он заслужил. - Давай сынок, давай Юрец! - услышал он снова женский голос. Он узнал его. Это был голос матери. Его матери! - Ты сможешь! Мы с папкой в тебя верим. Давай, родной. Осталось еще чуть-чуть. Голос подействовал. Он снова встал. Оказалось, что ракушка приблизилась. Вот она. Рукой подать. Хотя еще несколько минут назад до нее было идти, как до луны. Он сделал последний шаг. *** - Поздравляю! У вас мальчик! - медсестра с забавными веснушками на л