- А мне нет! - глаза у Никиты горят. - Нет уж! Уж пусть те вот сами вот плачут! Ну, барсуки эти вот, которые вонючие. Мало им эти братья дали! Эх! От меня бы вот тот жирный бы не ушёл бы…
- Пусть его, Никитка, - улыбнувшись, говорю я. - Он нехорошо кончил, его же собственный брат, - Такаудзи, который Лисица, - вот он его потом и убил…
- Туда и дорога! - совсем по Пашкиному скривив губы, цедит Заноза.
- Никита… - откашлявшись, говорит Пашка. - Знаешь что? Можешь теперь мои самолёты брать. Даже играть с ними можешь. Осторожно только…
- Да?! Ладно… Ты не думай, - я, Павлик, осторожненько! И знаешь что? Я ж почему внизу спать напросился? Я это… ну, я хотел тебе на кровати нашей, ну, стойку там подпилить, ну, так чтобы, это… Не буду! Ладно?
- Всё, братцы сероглазые! Сейчас тут точно кто-то расплачется. От умиления, блин. Давай-ка, Паш, ещё по чуть-чуть, что ли… Нет, Никитос, даже и не мечтай! И нечего тут с бокалом ко мне соваться! Да не ори ты! Фиг с тобой, Пашка, налей и ему капельку. Ага, щас! Коньяка тебе! Вина…
- Держи, Ил. За что выпьем?
- За память, Паша. Давай за память…
Я, развалившись на пушистом ковре, грызу яблоко, смотрю в потолок и с улыбкой слушаю сероглазых. После приступа братских чувств, они, - опомнившись, - живо обсуждают, почему это Никитосу нельзя в спальном мешке спать на кровати, а можно только на полу. И что: «я вовсе не маленький ещё, понял ты, а на полу не это, не гигиенично вовсе, понял ты?». Хорошо как…
Пашка, махнув на Занозу рукой, встаёт с ковра и идёт к музыкальному центру. Опять, наверное, рэп свой врубит, поганец… Никитос, деловито сопя, перекладывает что-то на нашем столе, возится там чего-то, копошится со спальным мешком. А, в самом деле, полезная штуковина. Надо будет… А то с этими походными шатрами вечно одна морока. Не так заметно, опять же… Как там, в Орледе? Война скоро… Ничего, Гирс, - хорошо отдохнул. И Пашка ещё…
- Пашка, ты перепил что ли, - это же ты Тома Вэйтса моего воткнул. Swordfishtrombones. Чего это ты?
- Захотел и воткнул! Хочешь, выключу? Ну, а чё тогда, блин, - то тебе рэп мой не нравится, а то, - перепил…
- Ладно, не бухти… Послушай, лучше. Это вот я называю - настоящая музыка… А надрыв какой? А слова? Послушай только, - вот это хорошо, - человек открыл под землёй Мир, и там стучат чёрные кости… А рэп твой…
Пашка открывает, было, рот, но тут встревает Никитос.
- А по-русски нельзя было чего-нибудь поставить? Ну, там чего-нибудь там про… глухо щёлкнул затвор автомата… такого чего-нибудь!
Я аж задыхаюсь от смеха! Пашка, тот вообще катается по полу.
- Ты… ты откуда это выкопал, поганец мелкий? - смахиваю я слезинку с ресниц.
- Оттуда! - гордо заявляет Заноза. - Сам поганец!
- Балалайка его это родила, не иначе… Она у него, Илюха, теперь на военную тематику переключилась.
- Да, загадочное устройство. Непостижимое для человеческого разумения.
Никитос тут же наливается спесью.
- Понял, Пашка? А ты, - сломаю! Я те, блин, сломаю, блин! Может, у меня такая одна в целом мире вовсе? Наверно.
- Такая, - одна! Паш, спать нам не пора?
- Это какое ещё такое спать! Не-не-не! Илюшечка, Пашечка! Да я и не хочу, и вам не дам… Да погодите вы! Кидаются тут. С двух сторон тут, как эти самые тут, - как барсуки какие-то. Посидим ещё, а? Илюшечка, расскажи ещё чего-нибудь…
- Нет, Никита. Хватит на сегодня, ты и так вон спать не хочешь. Эх, надо было мне сказочку рассказать тебе… Песенку, там, колыбельную спеть…
- Колыбельную! - теперь уже Никитос валится на ковёр от смеха.
- Правда, Ил, всё равно, - пока этот обормот сам не заснёт, ну, или пока мы уж совсем без сил не свалимся, всё равно не уснуть.
- Ладно. Тогда, может быть, телек включим? Или дивидишку какую-нибудь воткнём?
- Не, так посидим. Илья, груша последняя. Не хочешь? Ты, Никитос? Ха, да я бы и не дал!
Странно, но Заноза пропускает эту Пашкину реплику мимо ушей, а сам что-то уж больно деловито начинает переставлять и передвигать с места на место тарелки, бокалы, конфеты… И при этом бросает быстрые короткие взгляды то на меня, то на брата. Что-то тут…
- Пашка, не ешь! Погоди-ка… Никишечка, а ну-ка, откуси-ка от этой груши…
- Ил! Уйдёт, зараза! Лови его! Эх… У-у, гадёныш! В ванной закрылся… Щас я ему свет отрублю, - мигом выскочит.
- Брось ты его, Паш. Сам выползет. Пошли, посмотрим, что он там такое с грушей сделал.
Пашка хлопает по двери ладонью.
- Лучше не выходи, гадёныш, - убью к чёрту!
Из ванной раздаётся невнятно-угрожающее:
- Зу-зу-зу! Зу-зу!
- А вот выйди только, тогда посмотрим! - хлопает Пашка по двери ещё раз. - Айда, Илюха, хрен с ним.
В комнате мы с Пашкой осторожно, словно это бомба, рассматриваем грушу.
- Вот тут, смотри, Ил.
- Да… А с виду-то целая совсем. Надо же! - восхищаюсь я.
- Ни фига себе! Да он в неё пол шпроты затолкал. Как ухитрился… И когда, главное?
- Да не важно. Пока ты с центром вошкался, а я яблоко грыз, тогда, наверное, и…
- Нет, ну какой всё-таки! Надо заставить его это сожрать.
- А ему пофигу. Сожрёт, и не поморщится. Он и так всё без разбора, вперемешку трескает. Дай-ка её мне… Хм. Интересно, а рыбой почти и не пахнет, груша всё перебила…
- Явился! Ты почему террорист такой растёшь?! Как хочешь, Илья, а я всё бате расскажу…
- И про коньяк? - невинным голосом спрашивает Заноза.
- Мама, - беспомощно разводит Пашка руками. - За что это такое на меня, а, Ил? У-у, болячка ты!
- Вот чё орать-то вот, а? Подумаешь, груша. Дай сюда, Илюха. Груша, как груша… Орут только, и орут…
- Брось, Никита, её теперь выкинуть только.
- Да пусть подавится! Ему по барабану, у него же желудок, как у страуса, - гвозди переваривает.
- Гвозди? - тут же задумывается Заноза…
Пашка от избытка чувств только трясёт башкой, и идёт за сигаретами.
- В окно кури.
- Да я на балкон пойду. Ил, дай мне на плечи что-нибудь накинуть.
- А футболка твоя где?
- А я не знаю… Да ладно, тепло, так пойду.
- Я с тобой. Сидеть, Никитос! На вот, полистай пока.
Сунув Занозе июльский номер “Men’s Health”, я иду следом за Пашкой на балкон.
- Как, блин, неудачно вышло! Слушай, Илья, придумай что-нибудь…
- Да что ж я придумаю? Будем ждать, пока он не отрубится.
- Сами, вперёд… Да… - сероглазый расстроен не на шутку…
- Ладно… Дай-ка затянуться. Да разик только! Фу-у, как только ты их… Так, ладно, Паш. Полчасика посидим, а потом я его угомоню.
- Как?
- Помнишь, позапрошлой зимой ты ангиной болел? Вот тебе и ну… Я тебя усыпил тогда, помнишь?
- Не помню… - Пашка пристально смотрит на меня.
- Ещё бы! У тебя ж сорок градусов было. Вот, - я тогда очень захотел, чтобы ты уснул…
- И что?
- И ты заснул.
- А потом?
- А потом проснулся, блин! Ты чего, Паш?
- Ох, Илья! Вот, кажется, всю жизнь я тебя знаю, и всё ты меня удивляешь! Усыпил… Ни фига себе. Что ещё расскажешь мне такого, чего я не знаю?
Я лишь загадочно усмехаюсь. Расскажу, сероглазый, такое расскажу…
- Илька, а ему ничего не будет? - волнуется за брата Пашка.
- Да ни шиша. Тебе же ничего не было. Наоборот даже, поправляться ты начал потом…
- Илья, скажи… - Пашка смотрит мне в глаза. - Честно только. Часто ты со мной так?
- Честно? Ты меня спрашиваешь, - честно? Глаз не отводи. Смотри внимательно, Паша, и слушай. Это был единственный случай, когда я навязал тебе свою волю. Возможно, такое повторится ещё, - не знаю, - жизнь большая. Наверное, даже, повторится, раз у нас с тобой это всё навсегда. Слушай меня, Сероглазый, - никогда я не сделаю ничего, что было бы для тебя плохо, больно, или просто неприятно. Не смогу. Я сильный человек, ты это знаешь, но сделать так мне не по силам. Моя Любовь к тебе сильнее всего, сильнее меня, она ведь от Начала и навсегда… - я, сам того не замечая, перехожу на Извечную Речь…
Пашка зачаровано смотрит мне в глаза. Всё, Паша, всё. Сказано.