– Мне очень…
– Молчать! Документы! – рявкает он.
Представляю, что бы я делал на ее месте, как у меня скрутило бы живот. Такого приема она не ожидала. Отчитывают, как девчонку, а ведь она и так осознала свою вину. Вижу по глазам, что ей стыдно. И вдруг в них полыхнула ярость.
– Вы не имеете права так со мной разговаривать, даже если я совершила ошибку!
– Ошибку? Я буду с вами разговаривать так, как хочу. Повыступайте мне еще! Документы!
Она пытается сдержать негодование, роется в сумочке, бормоча, что знает свои права. Просит его представиться. Он не отвечает, продолжая мрачно смотреть на нее своим тяжелым взглядом. Симоне не выносит тех, кто не гнется перед ним. Кто осмеливается возражать. Особенно если они не правы. Впрочем, если правы – тоже. Его бесит, когда дают отпор. Я знаю. Будет только хуже.
Я подхожу, надеясь разрядить обстановку.
– Успокойся, Ивон. Мне кажется, девушка и так сожалеет.
– Срать я хотел на ее сожаления. Ты видел, сколько народу на уши поставили из-за одной безмозглой дуры?
– Ивон!
– Пусть платит за свое разгильдяйство!
Она молча протягивает удостоверение личности, сосредоточенно глядя себе под ноги, которые вот-вот обмякнут.
Мне хорошо знакомы всплески ярости, за которыми следует опустошение, когда не за что ухватиться и все разом валится в пропасть.
Она опускается на скамейку платформы номер три в нескольких метрах от нас, обхватывает голову руками и заливается слезами; рыдает навзрыд, словно отдавшись наконец неудержимой лавине.
Я с трудом удерживаю Блума, который возбужден сильнее обычного. С поиском взрывчатки он всегда справляется на отлично, но человеческие конфликты выбивают его из колеи. А уж слезы – тем более.
– Твою мать! Дерьмо! – бормочет мой коллега из Службы железнодорожной безопасности, не отрывая глаз от документа и как будто колеблясь. – Ладно, верни ей чемодан, – говорит он подчиненному, – пусть идет, сворачиваемся.
Затем, не говоря ни слова, быстрым шагом удаляется в сторону лестницы, ведущей в подземные коридоры. Он не просто уходит, а исчезает, спасается бегством. Ярость шлейфом следует за ним, словно запах плохих духов. Недоволен, что ему не дали как следует разгуляться.
Чемодан девушке возвращает младший офицер, вчерашний подросток. Он протягивает удостоверение, не зная, что сказать. Она не поднимает головы и продолжает плакать. Он осторожно кладет карточку на чемодан, будто тот сейчас и правда взорвется, и, сконфуженный, уходит.
Я не могу поступить так же.
Странное чувство. Что это была за сцена и почему Ивон так поспешно ретировался? Обычно он не отказывает себе в злобном удовольствии позабавиться с мышкой – клевать и смотреть на ее мучения. Он из тех, кто наслаждается чужими страданиями, упивается ими, утверждая свою власть. А девушка – почему она так безутешно рыдает из-за такого, в сущности, пустяка? Не могу же я просто взять и уйти. Только ледяное сердце останется равнодушным к слезам.
Блум сидит и, поскуливая, смотрит в сторону скамейки.
Я отстегиваю поводок: «Ну, давай!»
Пес устремляется к ней, но на полпути притормаживает, бегает взад-вперед, кружит, потом наконец решается подойти и просовывает морду ей под руки, пытаясь дотянуться до лица.
Она отворачивается. Тогда он садится рядом и кладет морду ей на ногу, тоненько поскуливая.
Спустя несколько минут она достает из сумки большой белый платок, вытирает слезы и гладит собаку, пытаясь улыбнуться.
– Надеюсь, вы не боитесь собак.
– К счастью, нет…
– Блум бойкий, но ласковый.
– Я заметила.
– С вами все хорошо?
– Да. Наверное. Спасибо.
Она избегает моего взгляда, ей все еще стыдно за то, что произошло.
Мне хочется спросить, как ее зовут, сохранить хоть какой-то след, что-то конкретное. Не дать ей бесследно раствориться в безбрежном безымянном океане людей, из которого она вынырнула ко мне.
Или самому назваться. «Меня зовут Адриан, и мне хочется вас защитить».
Я смотрю, как она поднимается, пытается взять себя в руки, поправляет платье, улыбается мне так, что я ни капли не верю, и, пошатываясь, пьяная от опустошенности и горя, уходит, волоча за собой чемодан.
Я сажусь туда, где она сидела, и глажу напарника, хвалю за острый нюх и человеколюбие. Мое оказалось не готово к решительным действиям.
Эта девушка разбила мне сердце. Как я от него устал, оно рвется на части по любому поводу, от рыданий любого незнакомого человека.
Но тут в кои-то веки Блум со мной согласен. Он тоже подозревает, что внутри этой девушки спрятана бомба, которая вот-вот взорвется.