Она выглядит спокойной. Собранной. Всё под контролем. Но веки выдают, что она недавно плакала. Похоже, эта девушка из категории «не подавать вида». Вижу по глазам, она поняла, что назад пути нет. А глаза у нее – растерянного дикого зверя. Я сажусь в кресло напротив с блокнотом и ручкой и пытаюсь понять, какое животное она мне напоминает.
– Вы первый раз на консультации?
– Да.
– Вы чувствуете в этом потребность?
– Не то чтобы у меня был выбор.
– Вы пришли против воли?
– Нет.
Короткие, резкие ответы. Я ступаю по тонкому льду. Знаю, что должен подобрать правильные слова, чтобы не настроить ее против себя, помочь ей принять свои слабости, несмотря на силу характера, которая чувствуется сразу. Она не из тех, кто станет себя жалеть. Если я хочу, чтобы она пришла еще раз, мне нужно ее приручить. Наглядно доказать, что разговор лечит.
– Капуцина Клодель, верно?
– Да.
– Вы дочь Жан-Батиста Клоделя?
– Да.
– Мы с женой хорошо знали Рашель.
– Правда? Это помешает терапии?
– Нет, только если вас это беспокоит. Не могли бы вы рассказать, почему вы здесь?
Она явно не знает, с чего начать. Предлагаю восстановить ход событий в обратном порядке, начиная с госпитализации.
Сначала в общем, детали потом. Она говорит нерешительно, спотыкается, начинает заново. Словно она загнана в ловушку, в клетку, откуда не сбежишь, и я ее тыкаю длинной палкой. А я действую крайне осторожно, демонстрируя, что не желаю ей зла, что мы никуда не торопимся и, если она расскажет хоть немного, ей полегчает. В конце концов, она неохотно признается, что последние одиннадцать лет живет как под свинцовым колпаком.
Невозможно представить, что скрывается за несколькими строками газетной хроники. Чернила на бумаге, холодные факты, трагическая авария, а на следующей странице – золотая свадьба Эмиля и Жаклин и фотография самой большой форели, пойманной в этом году в деревенском пруду.
Пара фраз – и поломанные жизни, без золотых свадеб и форели-рекордсменки.
Капуцина рассказывает. О наспех принятых решениях, заброшенных мечтах, крушении планов на будущее, об одиночестве, редких радостях, отошедших на второй план, почти забытых, за что себя укоряет.
Мы проговорили целый час. Ее сопротивление спадает. Она умна. Даже очень. И растеряна. Ей страшно приподнять крышку и взглянуть на то, что она отказывалась видеть в себе все эти годы. И все же ей пришлось признать: пережитое десять лет назад было похоже на взрыв, из которого ей не удалось выбраться целой и невредимой, и она так сильно стискивала зубы, что, похоже, сломала челюсть.
Если бы только она пришла раньше.
Чуть позже вернется Диана. Она расскажет мне об аистах. Я ей – о Капуцине.
– Образец самопожертвования, какой нечасто встретишь. Она трогательная и очень решительная. Непросто будет заставить ее ослабить хватку. Работа обещает быть интересной. Это дочь Жан-Батиста и Рашель.
– Ого. Когда это было?
– Одиннадцать лет назад.
– И она столько времени продержалась!
– Жертвенность бывает на редкость упряма. Вцепится и не отпускает. Человек видит свою единственную цель в том, чтобы жертвовать собой ради кого-то.
– И все рушится, когда в этом больше нет смысла или когда он отдал всего себя, и осталась только пустота…
– Именно.
– А в данном случае?
– И то и другое…
Львица.
Глава 10
Несмелое желание
В этот раз я без собаки, приехал на поезде и пересел на велосипед, чтобы после терапии проехаться по другой части города. Мне нравится такая схема. Все кажется близко, когда крутишь педали. И какое наслаждение эти первые осенние деньки, пахнущие летом, отдаляющие зиму. Солнечные лучи приятно греют кожу, но в воздухе, где-то в глубине, уже чувствуется свежесть. В глубине воздуха – забавно, как будто у него есть дно и поверхность, как у воды. Впрочем, может, и так.
Глупо, но мне кажется, что сеансы терапии без Блума какие-то более задушевные. Как будто мне проще говорить на личные темы, когда он не слушает, хотя не то чтобы я занимался самоцензурой в его присутствии. Сегодняшняя консультация очень кстати. Ночью меня опять мучили жуткие кошмары. Боюсь, я никогда от них не избавлюсь. Буду вечно нести на себе отпечаток травмы, которую помню весьма смутно. Это диссоциация, как сказала Диана в начале терапии. Ты чуть не умер, а мозг забывает об этом, пытаясь себя защитить. И картина происшествия складывается из чужих рассказов. Прошлое хранится в недоступном сейфе, но страх смерти остается и настигает тебя в других, иногда совсем безобидных ситуациях. Между тем Диана оптимистично настроена и считает, что мы многого добились. Она специализируется на посттравматических стрессовых расстройствах и привыкла к таким пациентам, как я. А я вернулся к нормальной жизни. Уже почти год, как у меня не было флешбэков, панических атак, случаев избегающего поведения. Я довольно быстро вышел на работу, хотя и в другой области, в Африку я больше не поеду. Я мечтаю, чтобы симптомы исчезли полностью, а Диана считает, что у меня огромный прогресс. Пусть так. Я ей доверяю. Она ждет, что однажды я все же сумею рассказать о том, что со мной случилось. У меня не выходит. Мозг не может найти ключ от сейфа.