— Моя девочка, не смей никогда себя винить в этом! Ты ни в чем не виновата, слышишь меня? — он говорит и прижимает меня сильнее к себе. Но как бы сильно он не прижимал, мне все кажется недостаточным. Я слышу, как лихорадочно бьется его сердце, и этот стук — самое лучшее, что я слышала! Он моя колыбельная.
— И я тебя люблю! Больше жизни! — возвращаю нас в тот злополучный вечер, когда он сказал мне эти слова. Хочу все исправить, переписать историю. Пусть она начнется сейчас. Слышу, как он улыбается. Он тоже помнит.
— И я тебя люблю больше жизни! Без тебя она не имеет никакого смысла, лишена всяких красок.
— Будто этот отрезок без тебя я прожила в скобках, будто и не жила вовсе, — признания сами рвутся наружу.
— Пусть это было больно, я не хочу ничего забывать. Все, что было в скобках, тоже часть нашей истории. Я не терял веру в нас, даже когда свет в душе погас. Я хранил тебе верность, даже когда это было лишено всякого смысла. Просто я тебе принадлежал, даже когда нас разделяли тысячи километров.
— Мне кажется, я не заслужила такой любви, слишком много боли тебе причинила.
— Бэмби, мы оба постарались. Сначала я причинил боль тебе, потом ты… У боли длинные корни, и если не простить себя, они разрастутся и заполнят все.
— А ты меня простил? — поднимаю голову, смотрю на него и боюсь услышать ответ.
— За что тебя прощать? Ты ни в чем не виновата, запомни это, Бэмби.
Покидать комнату не хотелось. Здесь мы вдвоем, а там мир, в котором есть его, пусть и фиктивная, но все-таки жена, его отец. И для начала, там Наташа и Матвей. Осудить нас — они не осудят. Но, Боже, сейчас утро и мы у них дома. И я совсем не помню, а тихо ли я себя вела. Краска прилила к лицу. Кирилл, заметив перемену в моем состоянии, напрягся.
— Ты чего? Жалеешь?
— Нет, что ты, — постаралась его успокоить. — Просто, там же Наташа и Матвей и Глеб… А мы… Я не очень громко себя вела? — с надеждой глянула на парня. Кирилл усмехнулся.
— Ты так стонала, что у меня до сих пор в ушах… — договорить не даю, ударяю его ладошкой в грудь.
— Дурак, я же серьезно спрашиваю. Тебе разве не стыдно?
— Нет, я счастлив! А им пусть будет завидно! — не переставая улыбаться, ответил Кирилл.
— Сумасшедший, — не сдержала и я улыбку.
— Всё по твоей вине.
— Тогда, может, мне стоит снова уехать? — я приподняла бровь и прикусила щеку, чтобы не рассмеяться. Лицо любимого тут же стало серьезным, а тон строгим.
— Я тебе уеду! И не пытайся. Теперь ты и из города выехать не сможешь, — Кирилл так шустро подхватил меня, и вот я уже сижу на нем сверху.
— И что же мне помешает? — упираюсь ладошками ему в плечи и прохожусь промежностью по его животу, а когда спускаюсь к паху, то чувствую, как в ягодицы упирается уже окаменевший член.
— Я помешаю, детка, — хрипит Кирилл. Его зрачки затопили своей чернотой радужку, а руки смяли мои бедра. — Никуда не отпущу. Из спальни не выпущу… Даже не надейся вновь избавиться от меня.
— Могу сказать то же самое, — и тянусь к его губам.
Целую сама, сплетаю наши языки, прижимаюсь к его груди, трусь твёрдыми сосками. Кирилл, приподняв мои бедра, насаживает на себя, соединяет нас. И всё, снова весь мир исчезает, снова остаёмся только мы. Сумасшествие какое-то, но мне нравится. Всё в нём, с ним нравится.
70 глава
Ксюша
Из комнаты мы все же вышли. Правда, сначала в душ. Но и там пришлось задержаться. Дорвавшись друг до друга, мы просто не могли остановиться. А когда голодные как волки спустились в поисках пищи, застали на кухне Наташу. Она готовила обед.
— Вы всё-таки решили порадовать нас своим присутствием или тем, что наконец натра**лись и можно вернуть Глеба домой? — с издёвкой, но без злобы, спросила подруга.
Мои щеки залил румянец, но Кирилл остался совершенно спокоен.
— А ты что, за нас не рада? — отодвигая мне стул, уточнил у Пташки.
— Рада, братишка, рада, — Наташа улыбалась и хитро на нас поглядывала.
— Тогда покорми нас, — Кирилл тоже садится за стол.
— У нас самообслуживание, — фыркнула Наташа.
— Ну что, братцы кролики, утолили голод? — на кухню зашёл Матвей с уснувшим на руках Глебом.