«А теперь слушай! – сказал он. – Она выкарабкается! Слышишь? Обязательно выкарабкается!» До нас донесся вой приближающихся сирен. Я опять заорала, чтобы он ушел. Взмолилась перед ним. Он по-прежнему твердил свое «нет», но потом все же понял. Мне было плевать на его карьеру, жену и репутацию, в тот момент меня волновала лишь собственная семья и Дженни. К моменту приезда полиции его там быть не должно. Он зарыдал сильнее, встал и сделал несколько шагов по окровавленному полу. «Я люблю тебя», – сказал Боб. И ушел.
Дженни и в самом деле выкарабкалась. И вот тогда на сцену вышел я.
Глава седьмая
Меня зовут доктор Алан Форрестер. Я психиатр. На тот случай, если вы не разбираетесь в дипломах специалистов, занимающихся проблемами душевного здоровья, я отношусь к тем, кто заканчивает медицинские вузы. Я доктор медицины, закончил с отличием Университет Джона Хопкинса, а потом прошел интернатуру в Пресвитерианской больнице Нью-Йорка, тесно связанной с Колледжем врачей и хирургов Колумбийского университета и Медицинским колледжем Вейла Корнелла. За двадцать два года практики был удостоен различных наград и знаков отличий, хотя у меня и нет «алтаря» всевозможных сертификатов наподобие тех, которыми наверняка увешаны стены врачей, которых вы посещаете. Кремовая бумага, выписанные каллиграфическим почерком латинские изречения, изящные деревянные рамки – все это напоминает мне трофеи, которые мой сын привозит домой после каждого спортивного сезона. Дешевка, отражающая единственно стремление обеспечить себя пациентами в будущем. Ничто так не привлекает клиентов, как обещание награды. Это не более чем реклама, и тот, кто выставляет подобные вещи напоказ, представляет собой что-то вроде человеческого «билборда».
Моя профессия – это бесконечный вызов. Любые достижения человека, по определению, относятся к прошлому. Вполне возможно, что они никак не будут способствовать лечению следующего пациента, переступившего порог вашего кабинета. Да, опыт действительно помогает нам стать лучше на избранной стезе, и моя профессия в этом отношении тоже не является исключением. Сейчас я, конечно же, намного точнее ставлю диагноз, чем в начале своей карьеры. Но по тому же опыту знаю, что диагноз – не самое трудное. Главная проблема, вечно бросающая врачу вызов, требующая безропотности и мастерства, это лечение – тщательная, сбалансированная, подобранная с умом комбинация медикаментов и психотерапии. Мозг каждого человека уникален и неповторим. Столь же уникальным и неповторимым должно быть и лечение. Я никогда не могу с уверенностью сказать наперед, что этот подход сработает, а вот этот нет. Говоря «сработает», я имею в виду «поможет», ведь цель, к которой мы стремимся, как раз и заключается в том, чтобы помочь человеку справиться с болью, причиняемой ему собственным мозгом.
Можете считать меня хвастуном, но я оказал эффективную помощь всем моим пациентам – всем, кроме одного. Это относится и к частной практике, которой я занимаюсь в Фейрвью, на Черри-стрит, 85, и к школе более суровой закалки – работе в мужской тюрьме Сомерса.
Кроме меня, других практикующих психиатров в Фейврью нет. Доктор Марковиц, назначивший Дженни Крамер лечение, живет в Крэнстоне и частной практикой не занимается. Да, в нашем городе есть немало психологов, психотерапевтов, социальных работников и тому подобных, но ни один из них не вправе выписывать лекарства и не обладает специальными знаниями в области психофармакологии. Это первая причина, по которой Крамеры прибегли к моим услугам.
Вторая – это моя работа в Сомерсе. Раз в неделю я на добровольных началах на целый день (восемь часов, за которые в других обстоятельствах мне заплатили бы четыреста долларов) отправляюсь на север штата лечить преступников, страдающих от психических отклонений. Отбывающих наказание в Северной исправительной колонии Коннектикута. Это тюрьма самого строгого режима, пятого уровня безопасности. Чтобы вы не путались, объясню: те, кто сидит в Сомерсе, осуждены за совершение преступлений к тюремному заключению. Некоторые из них, по случаю, страдают от душевных расстройств. Преступников, признанных невиновными по причине их невменяемости, в тюрьму не отправляют. Им уготован собственный ад – в одной из психиатрических больниц штата. Иногда их после минимального и явно недостаточного лечения отпускают. Ирония заключается в том, что точной корреляции между степенью невменяемости преступника и его умением использовать эту невменяемость в свою защиту попросту не существует. Если человек, во всех остальных отношениях вполне «нормальный», зарежет любовника жены, застукав их на горячем, то это можно считать временным помутнением рассудка и за ним надо признать право на законную защиту. Но вот серийный убийца, а все они, заявляю это со знанием дела, клинические социопаты, рано или поздно неизменно окажется в камере смертников. Да-да, это гораздо сложнее, чем может показаться. Если вы адвокат по уголовному праву, то мои упрощенческие рассуждения, вероятно, заставят вас подпрыгнуть на месте. Но подумайте вот о чем: был ли Чарльз Мэнсон «нормален», когда отдавал членам своей «семьи» приказ совершить семь убийств?[3] А со Сьюзен Смит, утопившей своих детей, все было в порядке? Или Берни Мэдофф – не безумен ли он был, когда накопил денег на три жизни, но при этом все равно продолжал строить свою финансовую пирамиду?
3
Чарльз Мэнсон (род. в 1934 году) – христианский серийный убийца, лидер коммуны «Семья», члены которой в 1969 году совершили ряд убийств.