Александр на мгновение задумался.
- А что? В этом что-то есть. По крайней мере любопытно. Значит, хочешь мою версию на будущее? Ну что ж, тогда слушай.
Он налил рюмочку коньяка, нагрел ее в ладони и с удовольствием выпил.
- Скорей всего, - начал он, - со временем радиация самоликвидируется, атмосфера восстановится, и солнце будет светить так же ярко и греть так же сильно, как это было до катастрофы.
Снега, этак через 30-50 тысяч лет, растают, на земле снова появится растительность, и людям незачем будет жить в подземельях. Но люди изменятся и далеко не в лучшую сторону. Мутации затронут всех, пусть не в такой степени, как этих голых скотов, сгоревших вместе с нефтехранилищем, но тем не менее. Поколение из поколения возьмут и увеличат в себе признаки, выработанные жизнью под землей. То, что произошло, и дальнейшая жизнь не смогут не вызвать со временем деградации человека. Интеллектуальный уровень его снизится чрезвычайно. А когда появится возможность выйти на поверхность, он будет еще меньше.
- Почему? - спросила Лена.
- Потому что на первое место по степени важности выйдет выращивание растений, охота и приручение диких животных. На это будет уходить все свободное время.
Одна защита от хищников, вроде сегодняшнего тигра, отнимет у части населения массу энергии.
- А оружие? Ты забыл про оружие: автоматы, пулеметы, - напомнила Лена.
- Какое оружие? К тому времени оно проржавеет и разрушится, если не на атомы, то на молекулы по крайней мере. Да и за тысячи лет люди, за ненужностью, забудут, что это вообще такое. Какой-нибудь новоявленный гений изобретет топор или копье и получит в награду за это берцовую кость мамонта.
И вообще, в процессе жизни, сначала под землей, а потом и на земле, все достижения цивилизации сперва превратятся в предания, затем в сказки, и, наконец забудутся, забудутся совсем.
- А потом?
- А потом людям придется заново постигать мир, строить хижины, писать на коре деревьев первые книги, воевать друг с другом из-за красивых женщин и богатого зверьем леса.
- Ты уверен, Саша, что все разрушится? Прямо все-все?
- Почти все Время не жалеет ничего. Камень превратится в песок, железо в руду. Дожди размоют, земля засыпет, перегной из растущих и умирающих растений покроет останки многометровыми слоями. И даже если что-нибудь чудом сохранится, то будущий археолог, откопав это что-нибудь, один хрен, не догадается, от чего оно и для каких надобностей предназначалось.
- Что же, по-твоему, они будут такими глупыми?
- Нет, не глупыми. Уровень непременно повысится в процессе постижения веков, но цивилизация-то вырастет иной. Условия развития погибшей цивилизации наверняка отличались от условий, в которые сегодня поставлены мы. А значит, и само развитие окажется не таким.
Вполне возможно, что за основу они возьмут какие-нибудь другие системы отсчета, и, хотя развитие пойдет по тем же законам, взгляд на них будет принципиально отличаться.
К примеру, найдет этот будущий археолог наш календарь и не поймет, что это за штука, потому как у нас поступательное движение дней идет сверху вниз, а у них, допустим, оно будет по концентрической системе. А скорей всего, он вообще не примет его за календарь, поскольку у них таким образом будут изображаться какие-нибудь таблицы химических элементов.
И будут они выдвигать гипотезы, спорить до хрипоты о происхождении, скажем, человека от обезьяны до тех пор, пока у них не произойдет то же, что у нас.
- А почему ты думаешь, что с ними случится то же самое?
- А почему бы и нет? С нами же произошло. Или ты думаешь, что они будут лучше: добрей, умней? Кто вообще знает, сколько раз на земле уже этопроисходило? Наши ученые ни бельмеса толком не знали ни о земле, ни о космосе, ни о самом человеке. Как будто какой-то барьер был поставлен, вот до этого места все знаем, а дальше, как туман. Может быть, это тоже следствие каких-то мутаций, происшедших на ранней стадии развития нашей цивилизации после аналогичной катастрофы, если она была, конечно? Кто это знает? Да и неинтересно уже мне это. Плевать я хотел, было это или не было. Вот сказал я тебе, что меня будущее не интересует. Сказал и соврал. Только оно меня и волнует. Прошлого нет. Настоящее скучно. А будущее, будущее...
И причем интереснее всего именно вот этот самый вопросик: сколько раз еще будет погибать и возрождаться из пепла человечество? Когда оно сможет уничтожить в себе зверя? Когда оно, наконец, научится не бояться самого себя?
Александр возмущенно треснул ребром ладони по ручке кресла.
- Кретины! Все кретины! Неужели нельзя жить так, чтобы не причинять вреда живущим рядом с тобой? Плевать на моральный. Физического не причиняй! Тогда и бояться нечего. Тогда и оружие ни к чему. А когда страх побежден будет, тогда и в башке все перевернется, новые углы освободятся для того, чтобы заполниться новым содержанием.
Нет, Лена, когда-нибудь так обязательно будет. И космос понятным станет, и сам человек, и многие процессы, происходящие внутри и вокруг. Но это все нас уже не коснется, это все случится не сейчас. А сейчас, милая, пошли-ка спать Время позднее Завтра в город смотать надо, за продуктами. Спать,спать!
VIII
Утром, надев скафандры, они вышли на поверхность. Солнце светило по-прежнему тускло, и серый снег поскрипывал под ногами. Александр обернулся к Лене:
- Сегодня вездеход поведешь ты.
- Почему? Я же не умею, - удивилась Лена.
- Научишься, - невозмутимо ответил Александр, - еще пригодится. Мало ли что может случиться?
- Ты стал мнительным, Саша, - улыбнулась Лена, - а как же твое знаменитое "я все предусмотрел"?
- Одно не противоречит другому. Скорее наоборот. Взрыв нефтехранилища дал хорошую пищу для размышлений. Если бы пламя огнемета сразу попало на продырявленный шланг, мы бы с тобой вряд ли сейчас шли по этой тропинке.
Двери вездехода захлопнулись. И Лена, совершив ряд несложных движений, радостно закричала:
- Поехали! Поехали!
- А теперь вот так, плавнее, плавнее старайся, - учил Александр, - не надо рвать, ты не бутылку открываешь. Машина, она ласку любит.
Однообразный пейзаж сменялся однообразным пейзажем, влево и вправо волнами расходились неподвижные в безветрие снежные барханы, изредка то там, то тут вырастали обглоданные, разной величины и формы бетонные столбы. Когда-то здесь пролегало шоссе, связывающее город с аэропортом.
Вскоре показался и сам город, а вернее то, что Александр в силу привычки называл городом.
Сначала Лена увидела впереди черную, невысокую и довольно длинную гору с тремя вершинами. Постепенно гора превратилась в сотни разрушенных зданий, среди которых торчали останки трех небоскребов, монументально возвышающихся над развалинами.
- Теперь поведу я, - сказал Александр, и они поменялись местами.
Вездеход въехал в город и, продвигаясь по вздувшимся и засыпанным снегом мостовым, лавировал между обломками строений, периодически преграждающими путь.
Мертвыми пустыми глазницами смотрели на Лену сохранившиеся кое-где стены. Унылое, мрачное чувство вызывали бездонные дверные проломы, занесенные снегом.
Иногда, вползая на очередной сугроб, машина с хрустом проваливалась, оставляя за собой смятые останки шикарных некогда легковых автомобилей.
- Привет, Любка! - неожиданно произнес Александр и помахал кому-то рукой.
- Ты что? - удивилась Лена.
- Смотри, - сказал он, - это Любка. Мы с ней друзья. Она единственная, кто выжил в этой каменной могиле.
В разбитой, искореженной витрине бывшего магазина, на краю чудом уцелевшей пластиковой тумбы сидела стройная голубоглазая кукла с пшеничными локонами, в ослепительно алом сарафане. Правая рука куклы была приподнята, как будто она приветствовала неожиданных покупателей. Козырек завалившегося на витрину перекрытия предохранял куклу от снега. Она безмятежно улыбалась.
- Иногда мне кажется, - продолжил Александр, - что мы с ней вдвоем только и остались такими же, как прежде. Хотел было забрать ее, но потом подумал и оставил. Я каждый раз приезжаю сюда, а она каждый раз встречает меня. Тепло как-то становится. Пока она здесь, я жив.
- Привет, Любка! - еще раз сказал он, и машина тронулась дальше.