У Стикса была еще одна черта, доставлявшая нам немало неприятностей: что бы ни попадалось ему в руки, он ко всему проявлял живейший интерес и норовил умыкнуть. К примеру, всякий раз, когда я после очередного прокола останавливался заклеивать шину, Стикс непременно крался за мной и утаскивал тюбик с клеем, заплатку или, что хуже всего, клапан для камеры, поскольку он непременно совал его в рот и вытащить его обратно стоило огромных усилий. Пока я краем глаза успевал заметить его проделку, он взбирался на дерево и упивался зрелищем того, как я, стоя внизу, вначале пытаюсь подольститься к нему, а затем выхожу из себя.
Вполне понятно, что Стикс не проходил и мимо съедобных вещей. Ел он то же, что и мы, но его диета была разнообразнее: в нее входили и насекомые, и личинки, и все, что он отыскивал в лагере. Сколько мы ни пытались приблизиться к нему, когда он ел, он всякий раз срывался с места, унося еду под мышкой. Порою Стикс считал нападение лучшей защитой от посягательств на его еду. Был такой случай: со мной в машине к нам в гости ехала моя хорошая знакомая, которую я встретил на пограничном посту. Она подала Стиксу длинный кусок излюбленного бурского кушанья – копченой колбасы. Еда пришлась ему очень по вкусу. Я сидел за рулем, а он – на приборной доске, повернувшись задом к ветровому стеклу; забавно было смотреть, как он расправляется с куском колбасы, по длине превышавшим его самого. Езда среди дикой природы привела мою знакомую в восторг, и ей захотелось поиграть со Стиксом. Вот этого ей не следовало делать. Стоило ей наклониться вперед, как он моментально побагровел, опасаясь, что у него хотят отнять еду, и прыгнул с приборной доски прямо в лицо моей знакомой, зажав колбасу под мышкой. Оставив на лице глубокие следы от когтей, он отпрянул назад на приборную доску, не выпуская свою драгоценную колбасу. Затем, показав нам спину, он повернул голову и бросил недоброжелательный взгляд на мою слегка окровавленную и отнюдь не слегка ошарашенную знакомую. Я сам во всем виноват – надо было вовремя предупредить ее, что опасно мешать Стиксу, когда он ест.
Став чуть старше, Стикс, к несчастью, пристрастился к белому вину; если такового не оказывалось, он не брезговал и иными напитками. Однажды я поймал его на том, что он баловался моим вечерним винцом: опускал пальчики в стакан и сосал их. Я заорал на безобразника не своим голосом, и он тотчас же ускакал; но я чувствую, что он и прежде втихую лакомился спиртным. С этого дня за ним нужен был глаз да глаз. Впрочем, ему дважды удавалось тайком от нас назюзюкаться. В первый раз, увидев его лишенные координации движения, мы жутко встревожились, но поняли, что он под мухой. В обоих случаях он долго и хорошо спал под хмельком, но когда просыпался, его мучили сильные боли – вот что значит похмелье! Он даже пытался перекувырнуться через голову, чтобы облегчить свои страдания.
Каждое утро он получал на завтрак еду с нашего стола. Стикс обычно усаживался трапезничать на крыше автомобиля, философски наблюдая за восходом солнца, – он был «сова» и не слишком бодр по утрам. По вечерам же он с нетерпением ожидал появления львов. Стикс непременно замечал их задолго до нас и приходил в возбуждение. Он залезал высоко на лагерную ограду и с ужасом наблюдал, не отрывая глаз, приветственные церемонии, происходившие у ограды. Я видел, что Фьюрейя и Рафики знают о его присутствии, но делают вид, что не замечают. Порой, набравшись смелости (а точнее, теряя последние крохи разума), он поддразнивал львиц, начиная спускаться с ограды, и тут же, торжествуя, взлетал наверх, когда львицы, уже не в состоянии игнорировать его, устремляли на него свои взоры.
…Однажды, когда Джулии в лагере не было, Стикс исчез. Занимаясь своими привычными делами, я в какой-то момент заметил, что его нет. Я несколько раз позвал его, а затем вышел за ограду поискать в окрестных кустах. После двух часов безрезультатных поисков у меня стало тяжело на сердце. Я вернулся в лагерь посмотреть, не появился ли он, затем снова вышел за ограду. Вернувшись в лагерь во второй раз и снова не обнаружив Стикса, я принялся искать его следы в надежде хотя бы получить указание на то, куда он отправился; но следы были видны повсюду, так что затея оказалась бесполезной. Я подумал, вдруг он стал добычей змеи или хищной птицы, но, к счастью, не обнаружил признаков этого. Поразмыслив над ситуацией, я подумал, что его могло подобрать проходившее мимо лагеря семейство обезьян. Это вполне вероятно: обезьяны не раз проявляли к нему интерес, а дважды мы сами пытались внедрить его в разные семьи. В обоих случаях я чувствовал, что обезьяны готовы принять его как родного, но его самого не очень-то тянуло воссоединиться с ними. Я молился, чтобы его подобрала какая-нибудь обезьянья мамаша и он освоился в дикой природе среди себе подобных. Его исчезновение опустошило наши души, но мы надеялись на лучшее.
Несколько недель спустя произошел случай, укрепивший в нас эту надежду. Я ехал на машине в окрестностях лагеря со своим другом и вдруг увидел возле дороги обезьянье семейство. Резко нажав на тормоза, я выскочил и принялся звать Стикса; обезьяны пустились наутек, и я решил, что Стикса среди них нет. Мой приятель, не знавший его истории, решил, что я совершенно свихнулся в этой глуши, но я рассказал ему про своего исчезнувшего четвероногого друга, и он успокоился.
Неожиданно, когда я уже собирался захлопнуть дверцу машины, ко мне подскакала молодая обезьянка размером со Стикса, но ее тут же подхватила невесть откуда взявшаяся самка. Крошка инстинктивно прильнул к ней, и самка умчалась, унося его с собой. Впоследствии в течение многих месяцев случались истории, показывающие, что Стикс благополучно прижился среди своих сородичей.
Глава пятая
МОЛЕБЕН О ДОЖДЕ
Антибраконьерская команда, успевшая за какие-нибудь девять месяцев своего существования проделать столько полезной работы, находилась на подъеме, когда ее фактически прибрало к рукам руководство заповедника Чартер. Как мне объяснил один из землевладельцев, то обстоятельство, что природоохранной деятельностью занимаемся мы, независимые, а не они, землевладельцы, ставит последних в неловкое положение перед правительством. Мне ничего не оставалось, как передать нашу команду в заповедник Чартер. Опасаясь снижения эффективности ее работы, я попытался поставить условие, что бойцы будут заниматься только патрулированием, не отвлекаясь ни на что другое. Антибраконьерская деятельность приносит результаты лишь в том случае, если ведется постоянно и целенаправленно.
Поначалу все шло так, как мне хотелось, но затем бойцов начали использовать на других работах, в частности на строительстве на директорской базе. Я чувствовал, к чему это приведет. Пока бойцы сами для себя строят жилища, браконьеры могут бесконтрольно хозяйничать. За пределами же заповедника Чартер положение было вовсе несносным, так как там вообще не велось систематической антибраконьерской работы.
Ввиду тяжести ситуации я оставил многие другие занятия и сам взялся патрулировать. Я один надзирал за территорией площадью около ста квадратных километров, часами отыскивая браконьеров и их капканы. Это была изматывающая работа, тем более что с приближением Рождества, когда на юге Африки в самом разгаре лето, столбик термометра даже в утренние часы в тени подбирался к тридцати, а к полудню поднимался выше сорока. Самая же большая сложность заключалась в том, что у меня не было официального доступа на большую часть территории, которую я патрулировал, так что я делал это тайком. К счастью, мое присутствие осталось незамеченным, но ведь точно так же там могли разгуливать и браконьеры.