Затем вдали показалась Фьюрейя. Она повернула голову в мою сторону, но поприветствовала только голосом: она уводила детенышей подальше. Я снова взглянул на Рафики – кожа да кости, слюна пузырится в мягких черных уголках пасти. «Бедняжка», – подумал я. Мошки набивались ей и мне в глаза. Затем львица встала, и мы вместе направились в ту сторону, откуда она пришла. Дойдя до высохшего русла, я увидел следы Фьюрейи и ее детенышей – они ушли куда-то вперед. Мы с Рафики направились туда же. Я глянул в южную сторону – облака явно двигались к нам. Я тихо помолился, чтобы ночью обязательно пролился дождь и принес облегчение исстрадавшейся земле.
Мы прошагали еще немного, и вдруг Рафики метнулась вправо и устремила свой взор на пастушье дерево. Я крепче стиснул копье, опасаясь, что среди кроны мог притаиться леопард, затащивший на ветки добычу. Я присмотрелся. Никакого леопарда не было, осталась только давно брошенная им добыча – недоеденные и высохшие останки импалы. Рафики подпрыгнула и вцепилась в леопардову добычу – она страшно изголодалась. Наконец ей удалось стянуть трофей вниз – я слышал, как он брякнулся на землю, словно связка жердей.
Тут до моих ушей издалека донесся стук по окаменевшей земле сотен копыт, удалявшийся на запад. «Это охотится Фьюрейя, – подумал я, с грустью взглянув на валявшиеся передо мной изъеденные личинками останки импалы. – Ни пуха тебе, ни пера, Фьюрейя, – сказал я про себя. – Возвращайся с добычей, чтобы и Рафики досталось». Между тем Рафики припала к земле и с жадностью набросилась на жалкие останки антилопы.
Я покинул Рафики и не стал искать Фьюрейю. Я надеялся, что охота увенчалась успехом, и не хотел тревожить ее. Пиршество, голод, подбирание крох за другим хищником – таковы колебания маятника, вызванные засухой, которая выпила последние соки земли и высосала энергию всех тех, кто живет на ней. Я двигался на юг и чувствовал, что схожу с ума от жары и ослепительного солнечного света. Тем не менее я обратил внимание, что тучи плывут мне навстречу.
Солнце клонилось к закату, а с меня по-прежнему струился градом пот, и земля все так же излучала жар. Небо надо мной было совершенно чистым – облака только подразнили и улетучились. Значит, предстоит еще одна знойная ночь, а на следующий день, как и сегодня, снова ждет изнурительная жара. В таких условиях порою чувствуешь, будто половина твоего существа уже отправилась на тот свет, а о другой вовсе нет желания беспокоиться.
Летние ночи – пора царствования змей и скорпионов; самые зловредные из этих созданий не обходили стороной и наш лагерь. Кто к нам только не жаловал – и южноафриканские гадюки, и кобры, не говоря уже о ядовитейшем скорпионе-парабуфисе с толстым хвостом и ядом нейро-токсического действия. Однажды удушливой ночью я проснулся от пронзительного писка. Я замер, пытаясь определить, откуда он доносится и кто бы это мог пищать. Когда мой рассудок несколько прояснился, я понял, что источник писка находится прямо у меня под головой. Я лежал на раскладушке, а писк раздавался с земли.
Я включил фонарь и с опаской посветил вниз. Опасаться и в самом деле было чего: вот она, южноафриканская гадюка собственной персоной, с типичными черными полумесяцами на широкой спине. В пасти у нее была зажата корчащаяся мышь. Я знал эту мышь. Она уже несколько месяцев жила у меня в палатке – ночью шуршала, ища крохи еды, а днем спала среди вороха моей старой одежды. Нам не хотелось никого убивать, но ради собственной безопасности приходилось делать исключение для скорпионов и ядовитых змей, появлявшихся в лагере. Я схватил массивную глыбу, которая лежала в палатке, – это был «Батианов камень», потому что, будучи детенышем, он любил отдыхать возле него. При первом же моем движении змеюка бросила добычу и с шумом заскользила по полу палатки. Бросок был точен! Тварь мгновенно околела, а меня охватили угрызения совести…
Вскоре после этого случая Джулия однажды проснулась на заре вся в поту: ей приснилась змея. Пока я продолжал досматривать свои сны, она приготовила чай и вышла, чтобы достать мне чашку. Неожиданно она услышала шорох в траве близ того места, куда я накануне вечером поставил свою раскладушку, ища хоть немного прохлады. Она тут же вспомнила приснившееся и замерла на месте, а затем осторожным шагом направилась ко мне.
Дойдя до моего неподвижного тела, она почувствовала что-то влажное у себя на бедрах и, присмотревшись, разглядела крохотные капельки жидкости. Растолкав меня, она принялась рассказывать о том, что видела во сне, о шорохе в траве и показала капельки жидкости на коже. «Кобра, – спросонья пробормотал я. – Плюющая кобра». Мы вытерли яд с бедер Джулии и стали ждать, пока солнце взойдет над горизонтом. Тогда уже, вооружившись палками, мы осмотрели то место, где Джулия слышала шорох. Так и есть: вот следы от крупной змеи – плавные повороты на мягкой серой пыли. Хорошо еще, что яд попал на ноги, – обычно черношеяя плюющая кобра метит в отражение в глазах жертвы. Попав в цель, яд вызывает немыслимую боль, и, если не принять срочные меры, наступает та или иная степень слепоты.
После случая с коброй мой хороший друг, инспектор ботсванской полиции Нксане, одолжил мне свое превосходное ружье. Посетив как-то раз «Гавану», он сказал:
– Так дальше нельзя, Гарет. Нельзя делать такое дело и не иметь ружья для самообороны. Возьми мое.
Я с благодарностью лринял подарок и с тех пор, выходя патрулировать, всегда брал с собой ружье друга. Так продолжалось полгода, пока он не вышел в отставку и не уехал к себе домой, на север Ботсваны.
Но до того, как инспектор Нксане пришел мне на выручку и одолжил ружье, у меня, как я уже говорил, целый год не было огнестрельного оружия, столь необходимого среди дикой природы. Невероятно, но судьба была ко мне милостива и ни разу не послала случая, исход которого мог бы оказаться фатальным. Но еще более невероятно, что уже через неделю после того, как в моих руках оказалось ружье, такой случай произошел. Если бы в тот момент у меня в руках были только старое копье да мачете, мне пришел бы конец.
Как – то спозаранку мы с Джулией катили по плато, лежащему выше Долины браконьеров, в поисках прайда, которого не видели уже несколько дней. Так, вот следы двух львиц и детенышей. Я вышел из машины и двинулся пешком, а Джулия ехала в нескольких шагах позади. Так мы двигались с четверть часа, пока не достигли крутого, сплошь заросшего мопаном склона, за которым начиналась долина, ведущая к Шаше. Дальше машина не могла пройти, и мы с Джулией решили так: я еще немного пройду по следу, а затем вернусь назад.
Я чувствовал неладное, но не мог понять почему. По всем признакам это были следы моего прайда – и по числу животных, и по размерам отпечатков лап. Отбросив страхи и сомнения, я бодро зашагал вперед. Я двигался по следу, ведущему в долину, несколько раз теряя его на каменистых склонах. Он привел меня в центр долины, где пролегало высохшее русло; я отшагал еще с километр, пока след не повернул резко к крутому берегу.
Я присмотрелся и вдруг заметил впереди какое-то движение. В тридцати метрах от себя я заметил львят, которые пустились наутек точно так же, как пускались наутек детеныши Фьюрейи и Рафики, когда я неожиданно вылезал откуда-нибудь из кустов. Вдруг я услышал разъяренный львиный рев и увидел двух взрослых львиц, сбегавших но крутому берегу прямо на меня. Завопив не своим голосом, я быстренько зарядил ружье и сделал предупредительный выстрел, целясь в точку впереди львиц, пока они не успели напасть. Пуля ударилась о склон, посыпались камни, и обе хищницы замерли на месте. Я ретировался, на ходу перезаряжая ружье, и под аккомпанемент оскорбленного рычания поспешил укрыться в спасительных мопановых зарослях.
Теперь, оказавшись на безопасном расстоянии, я клял себя за то, что вторгся во владения чужого прайда и потревожил его. Это оказались две недавно обосновавшиеся на землях Шаши львицы – в тот день я видел их впервые. Возвращаясь к машине, я сделал большой полукруг, дабы удостовериться, что они меня не видят.