Я влезаю в первые в жизни штанишки. Их оставляют на мне.
На улице Пастера мама высматривает нас из окна. Едва мы подходим к дверям, они тут же отворяются.
- Боже мой, Гийом!
Она улыбается, хотя в душе готова расплакаться. Лепечет:
- Ты хотя бы сказал дяде Гийому спасибо?
Он уходит, как актер, исполнивший свой номер и удаляющийся под гул аплодисментов. Дядя отмочил недурную шутку, и я убежден, что сам он это отлично понимает и испытывает демоническое удовлетворение, выслушивая поток маминых благодарностей.
Мы снова идем в кухню, мама со слезами раздевает меня. Она плачет оттого, что Гийом с макиавеллиевским коварством купил мне костюм красного цвета, а я ведь посвящен деве Марии. Это значит, что до седьмого года жизни я должен одеваться только в голубое и белое.
Вся "Новинка" видела меня в красном. И улица
Леопольда тоже! Я прошел через целый город, выряженный в кричащекрасный костюм.
На меня вновь натягивают платьице. Я успел сделать пи-пи в новые штанишки, и мама тщательно их стирает, сушит на солнце, гладит.
Заметно? Или незаметно?
Возвращается Дезире.
- Приехал твой брат Гийом. Он потащил ребенка в "Новинку" и купил ему красный костюм.
- Как это на него похоже!
- Попытаюсь обменять. К сожалению, он уже... Штанишки рассматривают.
- Нет,- утверждает Дезире,- уверяю тебя, ничего не заметно.
Продавщицы в "Новинке" не удивились, когда в три часа пополудни появилась моя мама со свертком.
- Бедненькая Анриетта...
- Представь себе, Мария, малыш наделал в... Но по-моему, совсем незаметно. А вдруг они все-таки скажут...
- Дай сюда!
Мария Дебёр отправляется испросить у господина Бернгейма разрешение принять назад покупку. Господин Бернгейм разрешает, даже не взглянув на вещь. Напрасно они волновались. Напрасно за десятью прилавками переживали эту драму и страдали из-за нее.
- Что ты возьмешь взамен?
Размышления. Долгие колебания. Какую жгучую проблему поставил этот непредвиденный капитал! Материю на фартуки? Простыни?
Мы возвращаемся с небольшим свертком глазированной шуршащей бумаги, по которой большими буквами идет надпись "Новинка". Что там внутри, я не знаю.
Во всяком случае, не мой первый костюм.
Я рассказываю тебе, малыш Марк, об этом случае потому, что с тех пор он не раз повторялся и такие истории доставляли мне немало огорчений.
К сожалению, все поступки делятся на пристойные и такие, какие не принято совершать, чтобы не опуститься.
Целых полчаса ярким весенним утром носил я прекрасный костюм из красного трикотажа, но его у меня тут же забрали.
Потом то же самое получилось с шоколадом, и это не менее печальная история.
Одновременно это история и о том, как я не получил наследства.
Каждые полгода Дезире ходил за очередным страховым взносом к одной старой даме, которая жила на бульваре Пьерко, в самом аристократическом районе Льежа. Разговоры об этом начинались еще за несколько дней. Отец одевался тщательнее, чем обычно. Мама говорила:
- Я, кажется, тебя уже к ней ревную. Дезире, насколько я знаю, рассказывал обо мне старой даме, и она интересовалась:
- Как он поживает? Сколько зубов? Заговорил уже?
Отец возвращался от нее оживленный, слегка возбужденный тем, что очень богатая дама несколько минут беседовала с ним как с равным.
Всякий раз он приносил маленький белый сверток - килограмм шоколада "Озэ", который старая дама покупала накануне специально для меня.
А я этого шоколада ни разу не попробовал. Один бог знает, как мне хотелось его, именно этого шоколада, а не другого! Плитки состояли из отдельных, сплавленных между собой кубиков, и мне казалось, что такие кубики должны быть вкуснее.
Увы, у "Озэ" этот шоколад считался второго сорта, его называли "пансионерский".
Для мамы это составляло почти такую же трагедию, как костюмчик из красного трикотажа. Первый сверток пролежал у нее месяц. Потом она бережно перевязала его цветной ленточкой и отважно пошла в магазин "Озэ".
- Простите, сударь...
Твоя бабушка, малыш Марк, всегда просит прощения у людей, которым не сделала ничего дурного. Наверное, это следствие привычки к неприятностям.
- Представьте себе, мы получили в подарок шоколад...
И она объясняет, объясняет. Пальцы у нее дрожат, на скулах красные пятна.
- Понимаете, сударь, я предпочла бы доплатить и...
Господин Озэ - приземистый человек в белом фартуке. Ему плевать на обстоятельства моей мамы и на ее тревогу. Он небрежно оборачивается к продавщице:
- Обменяйте этой даме шоколад. Как все просто!
- Благодарю вас, сударь. Видите ли, если бы...
Бедная мама - такая гордая и такая смиренная, так вышколенная жизнью! И ей так хочется всем угодить, и чтобы никто не подумал о ней плохо!
Увы, шоколад первого сорта был обыкновенными длинными брусочками, а не кубиками. А мне хотелось кубиков.
Каждые полгода, пятнадцать лет подряд, богатая старая дама дарила нам одинаковые свертки, а потом и по два таких свертка: подарок удвоился, когда родился мой брат.
А мама пятнадцать лет подряд шла наутро в магазин "Озэ" менять "пансионерский" шоколад на первосортный.
- После моей смерти вас, господин Сименон, ждет приятный сюрприз.
Так сказала старая дама. Отец пересказал эти слова моей маме, а мама - мне.
- Она всегда принимала в нас участие, особенно в тебе. Наверное, хочет упомянуть в завещании.
Она умерла.
Но в завещании не оказалось о нас ни слова, да и шоколада тоже не стало.
Ты, наверно, удивишься, что в моих записках оказался такой перерыв: с самого Нового года до Пасхи!
Только что ты заглянул ко мне в кабинет. Все вокруг изменилось.
Правда, война продолжается. Теперь она разворачивается на Балканах. В течение нескольких недель были разгромлены подряд две или три страны.
А ты об этом не ведаешь и безмятежно переходишь от радости к радости, от одного солнечного луча к другому. На все смотришь, все понимаешь, все замечаешь. Ты лакомишься жизнью в свое удовольствие.
Твоя бабушка пишет, что волосы у нее почти совсем побелели. Ей шестьдесят пять лет. Она живет воспоминаниями о днях, прожитых рядом со мной и моим братом, когда мы были такими, как ты, и копошились на полу.
"Как мы были счастливы!" - пишет она.
Наша двухкомнатная квартирка, улыбчивый Дезире, который приходил домой всегда в одно и то же время своей упругой походкой, напевая себе под нос. Как позже стали делать и мы, он объявлял с порога:
- Я проголодался! Или:
- Обед готов?
А потом изображал мне барабанщика и таскал меня на плечах, так что я головой почти касался потолка.
Национальный гвардеец Дезире, он так радовался жизни, местечку, уготованному ему судьбой! Умел ценить каждую кроху счастья... Между ним и тобой, между тобой и Анриеттой - целый мир: и дядя Гийом, и дядя Артюр, и тетя Анна, и тетя Марта; вас разделяют две войны и нынешний исторический момент и то величественное усилие народов, те мучительные роды, последствий которых мы не в силах предугадать. Но мне хотелось, чтобы ты узнал обо всем этом не только из учебников.
Вот почему, сынишка (так называл меня Дезире в приливе нежности), вот почему с самого декабря я взвалил на себя всякие довольно скучные дела, имея в виду единственную цель: освободиться наконец, освободиться от всех обязательств и спокойно продолжать эти записки.
А ты между тем дожил уже до первых штанишек. Хорошо, что они у тебя не красные и тебе не грозит разочарование лишиться их после одной-единственной короткой прогулки по солнечным улицам.