И, отвечая на поток благодарностей Феллини, спросила:
«Можно я тебя поцелую?»
«Конечно, я сгораю от нетерпения», — ответил он пылко.
«О'кей», — подтверждение последовало.
«Grazie», — сказал он.
«Огромное спасибо», — отозвалась Софи.
Феллини пожал руку Мастроянни, затем обратился к аудитории. В его голосе не было и намека на слабость или неуверенность:
«Жаль, что у меня нет тембра Плачидо Доминго; иначе я благодарил бы вас до конца вечера. Что я могу сказать? Для меня это неожиданность. Я думал, это случится не раньше, чем еще лет через двадцать пять.
Я родился в стране и принадлежу к поколению, для которых Америка и кино — практически одно и то же. И находясь сейчас среди вас, дорогие американцы, чувствую себя как дома. И хочу сказать спасибо всем вам за то, что могу так себя чувствовать.
В подобных обстоятельствах нетрудно быть щедрым на благодарности. Разумеется, прежде всего я хотел бы поблагодарить всех, кто со мною работал. Перечислять их по именам было бы слишком долго, поэтому я назову только одно имя — имя актрисы, которая также и моя жена. Спасибо тебе, дорогая Джульетта.
И пожалуйста, перестань плакать!»
Камера выхватила из зала рыдающую Джульетту. А затем вернулась к Феллини, коротко сказавшему: «Grazie». И все.
Таким предстал как собравшимся в зале, так и смотревшим церемонию присуждения по телевизору зрителям разных стран мира самый трогательный и драматичный момент вечера. Необозримая телеаудитория стала свидетельницей разлившейся по залу теплоты, взаимной любви, слез радости Джульетты. Само собой разумеется, этой аудитории было неведомо, что оба — и Федерико, и Джульетта — тяжело больны.
Феллиниевское «Джульетта, перестань плакать!» превратилось в Италии в часто повторяемую поговорку. Принято считать, что те из соотечественников режиссера, кто не владеют английским, особенно часто произносят имя Феллини.
Долгий воздушный перелет, ответная речь, произнесенная перед международной аудиторией на чужом языке, необходимость стоять прямо, дабы никому не могло и в голову прийти, что его терзают артрит и бремя других непростых проблем, — все это до предела истощило силы Феллини. Когда он был здоров, ему не стоило ни малейшего труда, сославшись на легкое недомогание или травму, избавиться от необходимости куда-нибудь ехать; но вот он занедужил всерьез, и первым его побуждением стало как можно дольше прятать свою болезнь от посторонних глаз. Дело было не в непрошеном сочувствии. Он боялся, что теперь, когда его привычки и обыкновения стали хорошо известны, ему просто не поверят. К тому же слухи о его нездоровье могли стать дополнительным препятствием к тому, что заботило его больше всего, — поискам денег на новую постановку.
В ту ночь Феллини жаждали видеть на каждом приеме, происходившем в Лос-Анджелесе. Его самого, впрочем, приемы мало интересовали. Слишком уж изнурительным оказался прямой рейс Рим — Лос-Анджелес. Делать пересадку на восточном побережье ему не хотелось: это еще больше затянуло бы путешествие, а вдали от Рима он чувствовал себя растением, с корнями вырванным из родной почвы.
Хотя он испытывал страшный соблазн направиться в гостиницу «Беверли-Хилтон» сразу после того, как фотокорреспонденты запечатлеют его для массовых изданий с золотой статуэткой «Оскара» в руках в примыкавшей к зрительному залу комнате для прессы, Феллини не хотел оказаться неучтивым в глазах членов правления Киноакадемии, единодушно проголосовавших за него. Поэтому он задержался ровно настолько, чтобы иметь возможность лично поблагодарить их, но наотрез отказался остаться на торжественный обед, устроенный для лауреатов и номинантов.
Зато наконец добравшись до своего номера в гостинице, он почувствовал — впервые за последние месяцы — несказанное облегчение. Весь мир строил розовые замки, воображая, как счастлив Феллини удостоиться «Оскара»; для самого же режиссера радостный момент наступил, лишь когда осталась позади торжественная церемония. По его словам, нет ничего утомительнее не принятого до конца решения. Его изнуряло сознание неизбежной дилеммы и необходимость вновь и вновь возвращаться к ней. И вот после месяцев тревоги и стресса, колебаний и опасений, опустошающей борьбы с самим собой и озабоченности состоянием здоровья он вместе с Джульеттой, Мастроянни, Марио Лонгарди и Фьямметтой Профили отмечал свой триумф бокалом шампанского в гостиничном номере.
Марчелло был одержим желанием успеть всюду. На званом вечере его хотела видеть своим спутником Софи Лорен; в то же время в Лос-Анджелесе в данный момент оказалась мать одной из двух его дочерей Катрин Денев: на соискание «Оскара» в номинации «Лучший иностранный фильм» был выдвинут фильм с ее участием — «Индокитай». В специально купленном «оскаровском» платье была и Джульетта; ей тоже хотелось пообщаться с друзьями и знакомыми в ночь триумфа, честь которого она по праву разделяла с мужем; однако и она, и Мастроянни, и прочие предпочли отказаться от светских развлечений, чтобы быть рядом с Федерико.