Подношу ладонь ко рту прежде, чем издать нечеловеческий вой. А после делаю ровно три шага с ускоренной силой, отлетая к стене и сползая вниз, пока пятая точка не чувствует холодный кафель. Чувства навзрыд.
Стараюсь глушить их ладонью, едва дыша и содрогаясь, кажется, в каком-то истерическом припадке. Лихорадит не на шутку, я просто не желаю досматривать то, чем Миронов так усердно вертит перед лицом. Прошу тебя, перестань...
— Просто хотел сказать, что он сейчас занят далеко не твоими поисками, — добей, добей словами, шах ты мне уже поставил. — И что-то мне подсказывает, что сбить его с толку ей не составит особой проблемы, — а вот теперь мат.
Ругать, наверное, стоит только себя. С какого чёрта я вообще подумала, что эта девица в раз прозреет и поможет той, кого впервые видит? Она ведь долбанная марионетка в его руках, и она продолжает ей быть даже за сотни километров.
Он выходит, как я и просила, оставляя меня наедине с собой. Со своей жалкой, ничтожной никчемностью. С осознанием того, что теперь в этом мире я одна. И нет понимания хуже, что Миронов — единственная в этом рухнувшем мире душа, с которой остатки моей жизни, кажется, повязаны наглухо.
Истерика прекращается минут через десять, а за её концом приходит нечто иное: состояние, довольно странное и размытое, как будто за всем этим непрекращающимся потоком слёз я выплакала всё, что только возможно.
Сидя на кафельном полу, я медленно ощущала, как из меня выходят чувства. Остатки, которые уже были не нужны. Не в этой жизни.
Высушенные глаза смотрят куда-то в стену, я на автомате поднимаюсь на ноги, заставляя себя шагать. Напоминаю себе заведённого робота, которым кто-то управляет. Не могу сейчас описать своё состояние, оно размыто, развеяно, словно я в каком-то наркотическом опьянении, не желаю быть отрезвлённой жестокостью реального времени.
Даже не обращаю внимание на Миронова, топящего поздний час в стакане алкоголя. Молча ложусь на кровать, даже не стирая с щёк влажные разводы, напоминающие о недавнем срыве. Стараюсь умоститься под жёсткую простынь без лишних телодвижений, всё ещё держа глаза открытыми и не сводя их с одной точки.
Губы едва шевелятся, стараюсь успокоить себя тихой колыбельной, которую напевала перед сном мать, явно осознавая, что вся сложившаяся картина — ничто иное, как первый шаг к моему персональному сумасшествию.
Залезай в кровать
С головой укройся
Крепко-крепко спи
И ничего не бойся
Два года спустя.
Пуговица на рубашке едва поддаётся дрожащим пальцам, выдающим волнение, но Морт усердно копошится, старается, глубоко вдыхая и выдыхая раз, наверное, в десятый.
Сегодня весьма важный и значимый день в его жизни. Он к этому готовился, долго взвешивая все за и против. А именно: считал исходящие вызовы Артёму, который, кажется, успел проклясть всё, на чём свет стоит. Но решительность победила, и сейчас Михайлов стоит перед выходом из ресторана, где он заказал столик на двоих с наивысшим обслуживанием. Снова выдыхает, улыбаясь собственным мыслям и сжимая в кармане брюк маленькую бархатную коробочку.
Скоро. Совсем скоро он заедет за Лесей, и также скоро вновь окажется у дверей этого заведения, где произнесёт весьма волнительную, но до дыр затёртую речь, которую он репетировал порой перед зеркалом. Сердце вот-вот выпрыгнет, но шатен берёт себя в руки, напоследок доставая из кармана маленький презент.
Под светом ярких ламп он последний раз рассматривает сияющее драгоценными камнями кольцо, которое вот-вот окажется на пальце возлюбленной.
Выдох, силы собраны в кулак, Михайлов покидает ресторан, садясь в свой автомобиль и отъезжая с парковки. До встречи считанные минуты, он едва различает в омуте волнения дорогу, но всё же добирается до дома, паркуя машину на противоположной улице и выходя на свежий воздух. Двери заблокированы.
Но пара шагов, и мысли о предстоящей встрече испаряются под действием неожиданного испуга, когда он рефлекторно оборачивается на звук визжащих тормозов.
Авария едва предотвращена, он слышит недовольный, и в какой-то степени истерический крик водитель из открытого окна, привлекающий массу зевак, а за всей этой картиной наблюдает едва перебирающую ноги девушку, отчаянно пытающуюся бежать.
Казалось, зрение играет с ним злую шутку, но каждый её шаг заставляет глаза раскрываться всё сильней, покуда шаги бегущей не замедляются, и девушка буквально падает ему в руки, хватаясь пальцами за ткань чёрного пиджака.
— Слава... — запыхавшись, Лера едва ли повисает на его шее. Тёмные круги под глазами привлекают его внимание в первую очередь, а затем он и вовсе ошарашенно таращится, инстинктивно подхватывая, когда та без сил падает в обморок, успевая сказать лишь слово, — помоги...
Комментарий к Глава 17. С головой укройся, крепко спи и ничего не бойся Пролог: фантазия охуела окончательно
====== Глава 18. Я расскажу тебе, как всё было ======
Эйфорическое расслабление будто неестественно течёт по венам. Я лежу, чувствуя под собой неимоверную мягкость перьевой подушки и белоснежных простыней, чью кристальную чистоту я ощущаю буквально, пропуская через пальцы. Глаза медленно открываются, оказываясь вовлечёнными в дневной свет, сразу ловят солнечных зайчиков, гуляющих по стене, видимо, от какого-то движения извне.
Тут тихо, тихо и пусто, но ровно до тех пор, как двери с коротким скрипом отворяются, заставляя меня повернуть голову. Именно таким образом мне удаётся понять, что я нахожусь в палате. Белый халат вошедшего не означает то, что это кто-то из медперсонала. Это лишь формальность, через которую пропускают к больным. И свисающие до плеч тёмно-русые волосы явно дают мне это понять.
Концентрирую взгляд сперва плохо, отчего цветастое пятно перед моими глазами не обозначает себя, как личность. А после — отхожу от дрёмы, разглядывая перед собой Михайлова, чьё лицо сейчас преисполнено палитрой множественных эмоций, смешавшихся воедино. Сперва горечь, жалость и ярое непонимание облачают себя без остатка, а после, когда он наконец вплотную подходит к моей койке, я вижу в его свинцовых глазах отсутствующую напрочь веру. Веру в то, что он сейчас всё это видит. Не могу сказать, смешано ли это с чувством вины, хватит с меня пока и того, что я настолько забылась в мыслях, не успевая понять, могу ли вообще сейчас шевелить конечностями.
Могу.
Шевелю пальцами так, будто призываю его взять мою руку. Но он неподвижен, отчего-то словно притронуться боится, неужели настолько жалко выгляжу? Последний раз, когда я видела своё отражение — это позапрошлая неделю. Как сейчас помню, какая-то витрина, у которой я остановилась в непонятном ступоре, ожидая, когда Миронов бросится за мной по той простой причине, что не являюсь по его зову слишком долго. Тогда я напомнила себе Алесю. Алесю того времени, когда она была безликой забитой мышью, чья кожа едва обтягивала кости. Синяки под глазами уже отчётливо напоминали растёкшуюся тушь, следы которой буквально впитались в кожу. Расплывшиеся по грудной клетке болотного цвета вены явно прослеживались какой-то ненормальной краской, создавая нездоровое впечатление. А ещё вздувшаяся венка на лбу. Она создавала ощущение, что я нахожусь в каком-то ненормальном напряжении.
Я застыла возле этой картины ненадолго, даже тень за собой рассмотрела не сразу.
— Готова?
От испуга тогда резко развернулась, уставившись на Макса своими потухшими глазами.
Конечно.
Мне нельзя было быть неготовой. За два года я успела это усвоить. Поэтому и кивнула сразу, не дожидаясь, пока брюнет спросит о моей готовности во второй раз. А ещё я успела уловить в его взгляде нечто, что заставляло стискивать зубы и брать себя в руки. Ведь именно он за последнее время смотрел так, будто в этом мире я всё ещё что-то значу.
Ну а сейчас я здесь. Смотрю на опустившего веки Морта, несмело садящегося на край кровати. Он начинает какую-то несвязную речь, будто море несказанного пляшет смерчем в его голове, но в какой-то момент он всё же берёт себя в руки, доставая из кармана брюк бархатную коробку. Ничего не могу понять.