Ещё несколько полицейских оцепляют нас. Кто-то при оружии, кто-то докладывает что-то по рации, а вот двое идут нацеленно на нас, изымая из-за пояса наручники.
Мотаю головой медленно, из стороны в сторону, будто отказываюсь всё это принимать, начиная пятиться назад. Спина Глеба уже не кажется мне каменной стеной, за которую можно было встать даже при войне, да и за которой можно было выспаться, пускай он и последний псих. Я чувствовала, в нём всегда это было. Просто не всегда было направлено на благо.
Но а сейчас я лишь продолжаю болтать волосами, умоляюще глядя на надвигающегося на меня копа, пока его напарник вдруг не оказывается сзади и не смыкает за спиной мои руки в браслеты.
Чувствую щелчок, нервно сглатываю и прикрываю глаза. А когда открываю, вижу, как Миронов собирает на своём лице весь ряд негативных эмоций воедино, вооружаясь прыткой злостью и что есть силы замахиваясь на полицейского. Удар в голову, неравная борьба продолжается недолго, покуда трое не налетают на блондина и не скручивают в бараний рог, заключая запястья в тугие металлические браслеты.
— Нет! — только и успеваю истошно закричать, когда один из них бьёт закрученного в тиски Миронова под дых, сплёвывая на пол сгусток крови.
— Сопротивление при задержании... — он ещё и нагло скалится, еле сдерживаясь от порыва защитить свою честь после Мироновского удара. Но держит себя в руках, потому как удерживаемый двумя здоровыми мужиками блондин сейчас явно не в духе, чтобы держать удар. — По машинам. Обоих. — Кидает короткий приказ, и группа захвата как муравьи разбегаются с места захвата по своим автомобилям.
Нас же с Мироновым садят в разные машины, мне удаётся увидеть лишь его белобрысую макушку, когда его фигура скрывается за дверью авто с проблесковыми маячками.
Что всё это значило? Как это вообще понимать? И как мне отвечать на вопросы, которые обязательно зададут?
Я могу нажаловаться, оправдаться, рассказать всю правду, что я всего лишь жертва этого умалишённого. А ещё я могу остаток жизни загрызать себя по кускам за то, что, возможно, предпишу Миронову путь на электрический стул. А если пойду, как соучастница, то камера мне светит, и похлёбка по будням.
Чёртов водитель, видимо, сидит за рулём первый раз, славливая все кочки, на которых неимоверно трясёт. А ещё я успеваю заметить, что трясёт меня даже тогда, когда кочек нет. Просто долбанные нервы, скачущие на пределе и заставляющие сердце быстрее биться, стоит мне представить, какая возня разразится в участке. И подумать страшно, куда отведут Миронова и что с ним будут делать за закрытой дверью. Хотя, ещё страшнее осознавать, что я не расцениваю это как шанс на побег, покуда всё так удачно для меня складывается. Отнюдь.
Наблюдаю из окна машину, в которую затолкали Глеба. На автомате пытаюсь пошевелить руками, но запястья лишь неприятно сдавливает, чувство несвободы меня преследует уже давно и даже практически не раздражает, хотя освободиться от оков хочется нещадно.
Наконец участок.
Рослый полицейский берёт меня под локоть и вынимает из машины, заставляя идти с ним в ногу. Заводит в какой-то кабинет и усаживает за стол, не говоря при этом ни слова.
Мнимая занятость, он больше пяти минут копошится с формой и пистолетом, а потом принимается за какие-то бумажки. Чёрт с тобой, мне не привыкать начинать первой.
— Что с ним будет? — я как будто бы мурлычу, поднимая глаза боязливо, словно нашкодивший котёнок. А этот мудак лишь фыркает, своим колким и высокомерным взглядом давая понять, что вопросы тут будет задавать он.
Что же, Миронов. Похоже, на этот раз ты зверски просчитался, если, конечно, в рукаве у тебя нет козыря. Только обычно эти козыри: ферзи да верные кони, если их можно так назвать, стояли горой и не давали даже и близко приблизиться к их главному. Видимо, ты забыл одну главную вещь, раз уж ты так любишь шахматы: король там до смешного слаб...
Михайлов носится по дому, как ошпаренный.
Трубка, ключи, кошелёк, документы — это всё собрать в кучу всегда легко. Всё просчитать и ничего не забыть. Но выбившая из колеи новость никак не даёт собраться, он всё ещё мечется, собирая по углам вещи, которые, по его мнению могут пригодиться.
Он звонит Лесе, в собственной спешке поторапливая и призывая девушку к тому, чтобы быстрее топала из магазина. Он пока ещё не знает, за каким чёртом хочет взять её с собой, но и одну он её точно оставлять не собирается.
Наконец-то, долгожданный хлопок дверью, как вестник того, что девушка здесь, и теперь можно хватать ключи и ехать.
— Слава Богу, — он мимолётом её приветствует, даже не замечая образующейся влаги в тусклых глазах, — быстро собирайся, мы уезжаем. — Вроде, не торопится разъяснять, что к чему, но и Леся не искрит желанием докопаться до мотивов столь ярой спешки. Она лишь молча, опустив голову бредёт на кухню, скрывая в себе правду о том, что причину его сборов и так уже знает. — Миронова вроде как повязали. Нашим мало что удалось разнюхать, но след они не теряли.
Наверное, сейчас, или никогда.
Алеся стоит в кухне у окна, оперевшись ладошками о столешницу и прожигая взглядом конфорку, чуть искрящую медленным огнём. Старается тихо сглотнуть, не выдавая эмоций к потугам разреветься прямо здесь, посреди кухни. Она помнит, прекрасно помнит, что говорил Глеб по поводу того, что будет с шатеном, если он хоть ещё раз сунет свой нос. А ещё она прекрасно понимает, что если грош цена этим словам, и всё будет так, как хочет Морт, то она навсегда потеряет то, о чём мечтала всю свою сознательную жизнь: спокойствие. Спокойствие и свободу, а ещё человека, с которым только начала зарождаться душевная связь.
Два противоречия вступают во внутреннюю борьбу, она еле сдерживает подступь слёз, сжимая в руках свой мобильный и заставляя мотающегося по дому Морта вдруг на миг остановиться, заостряя внимание на её фигуре.
— Леся? — голос пробуждает ещё больше эмоций и, кажется, касается души. Из её груди вырывается невольный плач, но она резко прикладывает ладонь ко рту, изо всех сил стараясь держаться. Мысли в голове вьют лабиринт из паутины, и как оттуда выбраться — известно лишь Богу. — Ты в порядке?
Парень подходит ближе, касаясь ладонью её предплечья и чуть к себе разворачивая. Его брови вздымают вверх, покуда он видит облачившие себя слёзы, а после как спохватывается, хватая Лесю за плечи.
— В чём дело? — напористый тон будто говорит, что без ответа этот вопрос не останется. Она просто обязана дать вразумительную причину этому состоянию.
— Он выйдет на волю... — первый всхлип, слова еле различимы, но Михайлов не перестаёт слушать, лишь сильнее напрягается. — Как только докажут, что она сама себе вскрыла вены, — сначала непонимание, несколько секунд тишины, сквозь которых было слышно лишь тикающую стрелку настенных часов. А после его взгляд падает на зажатый в её руке мобильный. Голова отказывается воспринимать сказанное. — Он всегда будет выходить сухим из воды. Всегда, понимаешь? — её взгляд наконец поднимается, и глаза наконец умоляюще смотрят в пару глаз напротив. В пару опустошающихся глаз. — Она мертва, Морт. — По слуху снова бьёт убеждение в том, что воспринимать категорически не хочется, но эмоции девушки словно на ладони. Шатенка дрожит всем телом, не переставая ронять слёзы. — И ему будет плевать на твои попытки найти его и нанести вред, он лишь ударит по больному, убив ещё и меня. Ему плевать, кого лишать жизни. — Голос истерически срывается на последнем слове, Алеся снова подносит ладонь ко рту, стараясь прекратить непрекращающийся поток из глаз. — Прошу тебя, умоляю... — дрожащие руки тянутся к шатену, она сжимает пальчиками его свитер, стараясь вцепиться и держать так, словно Морт и не на месте стоит, а уйти порывается. Но этого не происходит. Парень лишь неподвижно стоит, глядя на какую-то невидимую точку, направив взгляд сквозь девушку. — Просто отпусти её. Её уже не вернёшь... — вздох, всхлип, мелкое эхо в тишине, — останься со мной... — мелкая дрожь от подбородка до кончиков пальцев, девушка опускает голову и утыкается лбом в каменную грудь, роняя последние слова, — не дай ему забрать и тебя.