Залезаю в его Мерс на пассажирское и даже не пристёгиваюсь, посмеиваясь своим мыслям, что возможно попаду в аварию и вылечу к чертям через лобовое, избавив себя от этой превосходной жизни.
Мечты, мечты...
По моим подсчётам к нему мы должны доехать вечером, а это значит, что от его близости на данный момент меня может спасти лишь сон, в который нещадно хочется провалиться. Вот только не выходит никак. Выспалась уже...
И пока мы не выезжаем на трассу, я всё же решаюсь спросить, ожидая услышать хоть какой-либо ответ, желательно — удовлетворительный.
— Что с ним будет? — говорю, ровно держа голову, наблюдая за начинающейся прямой дорогой. — Всё же будет хорошо?
— А ты так переживаешь? — усмехается даже, а до меня сквозь пучину думок о последних событиях доходит, о чём был наш последний с ним разговор.
И правда выглядит нелепо.
Миронов для меня просто псих-похититель, который таскает меня за собой против моей воли и заставляет вершить ужасные вещи, которые человеку в здравом уме даже на порог желаний не явятся. А я тут интересуюсь, всё ли с ним будет хорошо, напрочь забывая догадки Макса о том, что нравится мне вся эта вакханалия с ролью жертвы.
Блять. Я ведь, если судить здраво, просто молиться на этих копов должна и желать блондину смерти. Но до жути противоречивые чувства сплетаются в тугой узел и заставляют меня проводить остающийся позади полицейский участок потухшими глазами, где-то глубоко в сердце теша надежду, что его там не изобьют до смерти.
— Это же Глеб, — он решается заговорить спустя пару километров, нарушая тишину, — всё нормально будет, куда он денется.
Меня эти слова мало утешают. Но утешают в какой-то степени, пока я не решаюсь раскинуть мозгами и понять, что если бы Макс знал, что ему грозит опасность, то не стал бы вот так просто бросать его и сваливать.
Но на другой чаше весов было то, что я абсолютно его не знала.
А вдруг это второй Даниэль, который действует из корыстных побуждений во имя мести?
Чёртов ком, он обволакивает мою голову, сдавая меня с потрохами, когда вылезает наружу через невротизм.
Я кусаю губы, грызу ногти, едва усиживаюсь на месте и вечно ёрзаю по сидению, сдирая коготками кутикулы. Ещё и желудок дифирамбы исполняет, поскольку поесть я так и не успела.
Мнусь ещё минут пятнадцать, а потом психую, откидывая сидение и меняя картинку с дороги на бежевый потолок. Глаза не смыкаются ни на минуту.
— Музыку, что ли, включи, — поднимаюсь из лежачего положения обратно, выдыхаю раздосадованно и киваю на мафон.
Макс молча тянет руку к проигрывателю и включает какую-то радиоволну. Единственную, что ловит в этой глуши, поливая из колонок чьим-то противным голосом. Ну хоть так.
Ещё бы для пущей ламповости печку накатать, ибо я всё ещё в какой-то растянутой ветровке и шортах, по ногам проходится холодок, даруемый ветром из приоткрытого окна, ненароком покрывая открытую часть ног мурашками.
— Так выглядит реакция... — брюнет вдруг перебивает напевы из колонок, вдруг убирая одну руку с руля и проводя пальцами от моей коленки и чуть выше, на что кожа моментально реагирует, покрываясь мурашками ещё больше и привлекая его взгляд, — когда в машине играет Коля Басков.
Мало того, что в ступор своим внезапным прикосновением вогнал, так теперь ещё и хихикает сидит.
Очень, очень смешно, бородатый, сейчас просто от смеха лопну, просто убери свою руку с моей ляжки.
Глаза закатываю, да к окну отворачиваюсь, дёргая ногой и будто скидывая его с себя. А сама не удерживаюсь, веду губами и насмехаюсь чуть, когда его слова в полной мере доходят. Психи, видимо, все такие ненормальные.
Всю эту до жути нудную и долгую дорогу мы так и провели, слушая “хиты” двухтысячных. Некоторым из них он даже подпевал, заставляя меня испытывать фейспалм, но, признаться, хоть ненадолго отвлекаться от тяжести, свалившейся на голову в виде нескончаемых мыслей.
Снова его дом, порог, и просторные покои, в которые я прохожу уже даже как-то по-свойски, неспешно разуваясь, хотя всё, чего хочется — метнуться на кухню быстрее пули и как можно быстрее набить свой желудок всем, что под руку попадётся.
— Устала? — стоит мне снять обувь и двинуться вперёд, как вопрос настигает, заставляя меня воспроизвести недавнюю картину. И, как следствие, вмиг разворачиваюсь и руку перед собой выставляю, тыкая в него пальчиком.
— Даже не думай, ясно? — мой сосредоточенный взгляд и нахмуренные брови, видимо, в совокупности выглядит весьма внушающе и сурово, что брюнет на месте замирает. — Даже не смей снова вводить в меня эту дрянь, я высплюсь и отдохну без всяких там шприцов!
Забавно, но он руки примирительно так выставляет и поджимает губы, рисуя улыбку лишь глазами.
— Как скажешь, — этот тон, Господи... не идёт тебе пассивность. До жути просто не идёт.
Но я довольно хмыкаю и топаю дальше, наконец приближаясь к спасительному холодильнику, набивая рот всевозможным.
Можно сказать, в этот вечер мне везёт дважды, потому что Макс, видимо, понимая, чего мне стоило это путешествие, даже не является на кухню и не язвит, когда я набиваю щёки подобно хомяку.
Ни в этот вечер, ни на следующий, ни даже через три дня.
Я уже даже свыкаюсь, время от времени нервируя его расспросами.
Только вот он молчит, оставляя мои вопросы в пустоте.
Про Глеба мне всё ещё ничего не известно, да и вся эта тишь да гладь создаёт впечатление, что меня особо не ищет никто. И в один из дней, сидя на подоконнике и разглядывая за окном уличное спокойствие, я решаюсь всё-таки набраться смелости и обратиться к Максу за человечностью, которой мне ох как не хватает.
В грудь даже побольше воздуха набираю, выравниваю осанку и поправляю волосы, выдыхая носом и топая в пределы первого этажа, где и нахожу брюнета, как всегда покуривающего кальян.
— Разреши мне позвонить, — я, вообще-то, речь репетировала. Длинную такую, объясняющую позывы к этой просьбе. Или, хотя бы, объясняющую то, что я хочу позвонить родному человеку и элементарно сказать, что со мной всё в порядке. — Просто один звонок. Прошу.
Но вся реакция Макса заключается лишь в приподнятой брови. Он даже телефон свой откладывает, дабы в полной мере мне продемонстрировать своё неподдельное удивление.
— Ладушки, — к одной брови присоединяется вторая, он протягивает мне свой мобильный, сверля меня глазами. — Держи.
— Ты серьёзно?
— Нет.
Ухмылка, вздох, смешок, злостное цоканье, и все эти эмоции по порядку, будто мы в унисон действуем. Только вот я всё ещё злобно таращусь, а он чуть ли не смеётся, принимая мою наглость за минутное помешательство рассудка.
— Иди к себе, — и снова отвлекается, отдавая себя увлечению своим кальяном, — если, конечно, ещё повеселить меня не хочешь.
Не хочу.
Ни веселить, ни идти к себе, ни подчиняться больше.
Поэтому и прирыкиваю, делая к нему пару шагов и сверкая глазами.
— Дай. Сюда. Телефон.
Ноги каменеют, Морт не сходит с места, даже не замечая, как глаза становятся хрустальными.
К ним тотчас подступает влага, Леся заключает его лицо в ладони, но он уворачивается, отрицательно вертит головой и будто отказывается воспринимать услышанное.
— Я должен, — голос срывается, но не тухнет, — должен найти её... — ком отчаяния подпирает, спасает только шатенка, всё ещё находящаяся рядом.
— А я должна тебя уберечь, — она не опускает рук, наконец возвращая его в прежнее положение и заставляя на себя посмотреть. — Он убьёт тебя, пойми ты наконец. Убьёт и глазом не моргнув, я его знаю, и я никогда себе не прощу, если отпущу тебя сейчас. — Её руки спускаются, она снова цепляется за его свитер и поджимает подбородок, слыша отчаянно “нет...”. — Её не вернуть, Морт, пожалуйста... Спаси хотя бы меня.
Она теплится надеждой и сильнее жмётся, пока Михайлов впервые в жизни позволяет себе слабость. Ту самую, когда мужские слёзы не держатся, самопроизвольно покидая покрасневшие глаза.