Там, где попирается право человека на наследие его отцов и дедов, там, следом за этим, приходят ложь, насилие, смерть.
САМОЕ ЧУДОВИЩНОЕ ИЗ ТОГО, ЧТО ПРИНЕС КОММУНИЗМ
— И большевики от этого никогда не отказывались. Не провозгласили ли они, придя к власти, что все что было до них — предистория, тогда как история, настоящая история, начинается с Октября?
— Это заявление — одно из того, чудовищного и уродливого, что принес России коммунизм. И когда во Франции и в Италии, где я был уже много раз, выступая по всей стране, я вижу на прекрасных зданиях Парижа, Рима, Флоренции, Венеции… намазанные чьими-то варварскими руками серпы и молоты, то сразу же приходит мысль — вот с этого и начинается наступление на права человека! Тем более, что я убежден, что руки, рисовавшие эти знаки, никогда ни серпа, ни молота не держали и даже не знают, как с ними обращаться.
И вот, я повторяю, все мы, оказавшиеся в эмиграции, т. е. действительно в изгнании, вне различия возраста и того времени, когда и как мы попали на чужую землю, все мы, в сущности, едины и наша главная задача, общая для всех нас, заключается в том, чтобы сохранить и приумножить то духовное наследие, которое досталось нам от отцов, дедов и прадедов.
— А что в этом направлении делает «Континент»?
— Я был очень обрадован, прочтя в «Р. М.» обращение Солженицына относительно семейных архивов, потому что еще до него мы решили ввести в журнале отдел, который так и будет называться «Из семейных архивов». Мы убеждены, что в неведомых нам шкатулках и сундуках лежат письма, записки, воспоминания, могущие явиться совершенно бесценным историческим материалом. И возвращаясь к этому нашему наследию, мы прежде всего сумеем научиться быть едиными и уважать друг друга.
НАДО ЗАБЫТЬ РАЗДЕЛЕНИЯ НА ПЕРВУЮ, ВТОРУЮ И ТРЕТЬЮ ЭМИГРАЦИИ
— Но разве в «Русской Мысли» мы не преследуем ту же цель? Мы всегда старались избегать всего, что может разделять, в частности, разделять так называемые «три» эмиграции. Эти раздоры лишь радуют наших врагов.
— Безусловно. И я с удовольствием прочел в вашей газете заметку Серафима Милорадовича об этом вопросе. И дело вовсе не в том, будем ли мы радовать КГБ или Кремль, но в том, что мы ведь делаем одно большое общее дело, и чем больше мы будем друг другу помогать и уважать то, что каждый из нас делает, тем прочнее будет наше дело. Это не значит, что нельзя судить, но только судить надо уважительно, без пренебрежения, судить — не осуждая, судить — советуя.
Мне, например, не всегда нравится, что делают да>ке мои ближайшие друзья, и если я их сужу, то сужу, как близкий друг. И это чувство близости должно быть обязательным для всех нас.
Что там говорить, надо честно признать, что все-таки, как ни верти, а эмиграция — состояние для человека неестественное, особенно для литераторов.
— И тем более русских: там — несвобода и цензура, здесь — свобода и чужая страна, главное, чужой язык. Для музыкантов, художников, скульпторов — иначе. Для писателей и поэтов — сложно и трудно.
— Особенно для поэтов. Когда мы по-русски читаем, скажем Томаса Манна, то даже в переводе мы понимаем, что это великий писатель. А вот когда мы по-русски читаем Рильке в переводе Пастернака, мы видим, что это замечательный перевод, но ведь он сделан Пастернаком, и мы можем лишь верить, что Рильке большой поэт, так как мы не можем проверить, так ли он впрямь значителен и велик.
Недавно вышли в ИМКА-Пресс неизданные письма Цветаевой. Письма трагические. По всей вероятности, она была очень трудным человеком, неуживчивым, со сложным характером. Но она была Цветаевой. И когда она пишет, что сказала людям «выталкивайте меня в Советскую Россию», то невозможно без щемящей боли читать эти строки.
— Да, эмиграция вытолкнула Цветаеву в Советскую Россию, но Советская Россия толкнула ее на смерть.