Выбрать главу

Ему повезло, что он не травмировался при сходе лавины - сколько людей в круговороте швыряет об скалы, после чего у них не остается шансов, или снежная масса ломает шею или позвоночник при обрушении. У него же - все шансы на свете, если он не будет паниковать и попытается умно распорядиться имеющимися ресурсами. У него только две проблемы - холод и недостаток воздуха. Его куртка осталась вокруг шеи Ноэля, но тут и она бы не сильно согрела. Но он же не будет просто лежать и ждать, пока прилетят спасатели и выковыряют его отсюда. Он будет двигаться, пытаться выбираться из-под снега. Во время движения проще согреться. Сколько над ним метров? Судя по не сплошной темноте, не больше одного-двух. И лед с камнями в больших количествах. А вот воздуха очень мало. Очень. Он уже чувствует, как легкие сдавливает, и голова кружится от нехватки кислорода. Спокойно, спокойно. Если будешь психовать, тебе понадобится еще больше воздуха, потому что от стресса дыхание учащается. Значит, надо взять себя в руки и спокойно, но целенаправленно и быстро (очень быстро!) пытаться лезть наискось вверх.
Он лежал почти вниз головой в позе эмбриона, уткнувшись головой в колени, со всех сторон сжатый спрессованным снегом. Он еще ни разу не попадал под лавину, потому что фрирайдом он серьезно увлекся только в этом году, и до сих пор ходил только с гидом и на горы, где не было такой изначально высокой лавинной опасности. А спортивные трассы были очень серьезно организованы в этом смысле, и уже довольно много лет на них не было ни одного несчастного случая из-за схода лавины. Черт, он понятия не имел, что даже такому тренированному, сильному и молодому мужчине, как он, окажется настолько трудно перевернуться внутри многометрового слоя снега. Он бился в твердом, ледяном коконе, царапаясь об лед и тратя слишком много драгоценного кислорода, а взамен выдыхая углекислый газ. Если в течение получаса он не выберется - сам или с помощью спасателей - ему хана. Он умрет или задохнувшись, или от отравления углекислым газом, или от переохлаждения. Ну или от всего этого вместе взятого. Он слышал про эти полчаса уже, наверное, раз сто - в армии, на занятиях по безопасности в ФГС, от Ноэля и от гидов в прошлые выходы на дикий склон.
Хрена там! Сегодня у него уже было достаточно шансов погибнуть - как Ноэль на тех же камнях, во время выхода с кулуара, о котором он говорил в вертолете, от падения с обрыва, когда он сориентировался за сотую долю секунды и успел сменить направление, значит, и сейчас он выживет. Бипер работал исправно, снег не мешает радиосигналу такой мощности, значит, его могут запеленговать, это повышает шансы на успех. Если Люк улетел за помощью сразу, как только Отто нашел Ноэля и отправил первый сигнал SOS, спасатели уже могут быть тут, на горе. Проблема только в том, что они километрах в полутора ниже вершины, а он спустился где-то еще на километр. Найдут, конечно, только насколько быстро? Он, кое-как извернувшись, нащупал бипер в кармане и нажал на кнопку экстренного вызова. Еще раз.

Он с трудом поднял руки и начал скрести снег, пытаясь прорыть туннель. Спрессованность снега и камни вдруг оказались благом, так как оказалось, что возможно упираться в них носками ботинок и тянуться вверх, почти не проваливаясь. Перчатки пришлось снять, потому что в них оказалось невозможно рыть, и очень скоро обе его руки покрылись ранами и ссадинами и отчаянно замерзли. Кровь окрашивала снег, но он вдруг сообразил, что, раз он это видит - значит, он уже ближе к поверхности (или глаза привыкли к темноте). Может быть, ему пригодились бы лыжи, уж он бы нашел им применение, но они первым делом отстегнулись, когда лавина подмяла его, и сейчас их было, конечно, не найти - они могли быть в сотне метров и друг от друга, и от него. За десять минут он прошел около метра, но, к сожалению, сил у него оставалось куда меньше, чем хотелось бы, а также воздуха - он почти терял сознание от удушья и боли, а также, несмотря на все движение, дрожал от холода. Руки были все в крови, кровь текла под намокшие рукава свитера, легкие прямо разрывались, но жажда жить перевешивала все на свете, ему нужно было жить, во что бы то ни стало. Он впивался в лед изрезанными пальцами, задыхался, но полз наверх. Он забыл, сколько времени было, когда смотрел на часы, и не знал, сколько времени прошло со схода лавины, и как-то не думал вообще про то, что можно смотреть на часы, хотя время оказалось вдруг таким важным фактором, единственно важным - сколько времени он проведет почти без воздуха, прежде чем задохнется? Он выбивался из сил, но не желал сдаваться, он продолжал копать острый, крошащийся лед, ни на одну секунду не прекращая прорываться к жизни, к поверхности.
Отчаянно нужный глоток свежего воздуха как ножом полоснул его горящие от боли легкие, над ним блеснуло закатное сиреневое небо, он, все еще задыхаясь, жадно хватал ртом обжигающе холодный, свежий воздух. Он, как есть безнадежный атеист, благодарил Бога за то, что слой снега не оказался еще на полметра толще. Он высунул израненные, окровавленные руки на поверхность, вытащил себя из снежной могилы и упал рядом. Он лежал и дышал, пытаясь прийти в себя. В какой-то момент он вдруг понял, что плачет, первый раз за много-много лет, слезы замерзали, он чувствовал вкус соли на губах, и не помнил, почему он плачет, и в его затуманенном сознании мелькали яркие, живые образы. Ноэль, живой, задиристый, веселый: «Не, ну это самая настоящая бэккантри, правда, Ромингер?» - Ноэль, увлекающийся и вспыльчивый как порох, его лучший друг, с которым они сделали почти десяток склонов, который называл Ромингера жабенышем или земноводным, а уж если называл по имени, то ставил ударение на французский манер на последний слог. А Отто в ответ дразнил его Санта-Клаусом[1]. Ноэль - единственный, кто знал Отто как облупленного, кто никогда не пасовал перед Ромингером, единственный близкий и родной человек...
Рене, его прекрасная Рене, которая так прижималась к нему, будто он для нее - все, вся жизнь, которая так сладко стонала, когда он двигался в ней, которая отдавала ему всю себя - тело, сердце, душу, ум, все свое существо. Она любила его и отдавала себя безоглядно и самозабвенно, а он чего-то все высчитывал, что ему надо, а что - нет, и пропустил, разбазарил самое лучшее, что ему предложила жизнь. Он потерял ее навсегда, не поняв, что теряет. Она могла стать тоже близкой и родной, но он не позволил.
Он плакал, по-детски всхлипывая, слезы текли по его щекам и замерзали, он плакал от усталости, боли и горя, плакал о себе, плакал о них - о людях, которые были в его жизни, которых он так или иначе потерял. И от радости, что он жив, что он спасся.
Но момента прихода спасателей он так и не увидел - наверное, уснул от усталости. Он почувствовал, как его переворачивают, приподнимают голову, как в его горло льется коньяк, и только тогда, сильно вздрогнув, ошарашено посмотрел вокруг. Трое загорелых молодых мужиков - из его племени - склонялись над ним, один из них держал его голову на коленях, второй мерил давление, третий вливал коньяк из фляжки в его рот:
- Повезло. Живой. Сам откопался, подумать только! Сила! Терпи, Ромми, сейчас поднимем тебя, вон вертолет.
Они, значит, знали его. Отто сделал большой глоток коньяка, выдавил:
- Ноэль... Вы его нашли?
Они переглянулись. На несколько секунд вокруг них повисло молчание - тяжелое, холодное и мучительное, как снег, который едва не похоронил его. Наконец, один из спасателей сказал:
- Он умер еще до лавины. Ты же пытался ему помочь... Неужели не видел, что бесполезно? Ему же полголовы снесло.
Он помотал головой. Да, он видел... но не хотел видеть, не хотел понимать, слишком это походило на то, что он уже видел в полиции на фотографиях мертвой Моны.
Вертолет кружился над ними, снижаясь, ветер от пропеллера шевелил волосы и одежду людей. На потемневшем небе загорались первые звезды. Наступил вечер воскресенья 7 февраля 1988 года.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍