Книга 2. Глава 19
Самая красивая беременная женщина в Париже и его окрестностях с удовольствием поглядывала на свое отражение в витринах магазинов. Она шла по авеню Фридлан по направлению от площади Шарль де Голль к авеню Осман и улице Монсо. Прекрасный день 25 апреля начинал уже клониться к вечеру - было полшестого пополудни. Солнце играло в ее темных волосах, которые она просто распустила и расчесала - сейчас они были короче, чем месяц назад, они были уже не до середины спины, а чуть ниже плеч. Она гордо несла свой почти шестимесячный животик, обтянутый новым шелковым свитерком - в бледно-зеленую, голубую и нежно-розовую полоску, который чудесно сочетался с салатовой ветровкой и светло-голубыми джинсами. На ногах у нее были мягкие светло-серые мокасины, на плече висела голубоватая кожаная сумочка, а в руке она несла пестрый бумажный пакет, из которого торчал золотистый ароматный и горячий даже на вид багет и свешивался пучок зелени - фиолетовые листья базилика соседствовали с темно-зелеными перьями эстрагона и кудрявыми листиками петрушки.
Весна - чудесное время для возобновления знакомства с Парижем. Наверное, в случае Рене Браун это было даже не знакомство, а самая нежная дружба. Рене любила Париж, и чудесный город, кажется, отвечал ей взаимностью. Она радовалась солнечной погоде, цветению каштанов, окутавшему улицы белыми облачками, всплескам ярких цветов на клумбах и прилавках, дивному аромату кофе и ванили из brasseries[1], симпатии и дружелюбию прохожих. Она настолько искрилась своим счастьем и красотой, гордостью за свое положение, что люди не могли удержать улыбку, глядя на нее.
И не то, чтобы в Цюрихе было хуже. Нет, конечно. Просто там у нее не было такой праздности и прогулок по улицам ради собственного удовольствия, там ей зачастую было некогда тщательно выбрать жемчужно-бежевые тени и розовую помаду оттенка «антик» и вдеть в мочки ушей маленькие жемчужные сережки. Там было недосуг вдумчиво погулять по магазинам и подобрать свитер, ветровку, джинсы и мокасины с сумочкой друг к другу, да и ходить пешком она почти перестала - слишком радовала ее голубая тойота. Брат ругался и грозил отобрать ключи, чтобы она больше ходила пешком. Но в Париж она приехала не на машине, а на поезде, чему была рада - ездить в Париже удовольствие ниже среднего даже для очень опытных водителей. А ходить - дело другое.
Она шла домой, точнее, в отель, где остановилась. Это даже был не отель, а скорее что-то вроде пансиона. Нечто маленькое, почти семейное, всего на 8 номеров. Отель Сент-Этьен не мог похвастаться элегантностью Крийона, роскошью Жорж V или шиком Ритца, но он был уютным, недорогим, спокойным и тихим. Рене заняла там студию в мансарде. И это была самая чудесная студия на свете. Там было все, что нужно для счастья одинокой девятнадцатилетней беременной женщине - окошко в скосе крыши, еще одно, в которое постукивала ветка липы, маленькая кухонька с двухкомфорочной плитой и крошечной духовкой, ванна на львиных лапах, широченная кровать под наклонным беленым потолком, поддерживаемым деревянными балками, и парк Монсо прямо под окнами. А еще молочно-белые обои с нежным узором из крошечных бордово-зеленых розочек, маленький телик и милейшие в мире хозяева.
Отель принадлежал семье Этьен-Лафур, и глава семейства, семидесятипятилетний Ги, твердо держал бразды правления. Его супруга Сюзетт царила на кухне, а он восседал на ресепшене, ведал приездом и выездом гостей и прочими вопросами. У них было двое сыновей и выводок внуков, и все они так или иначе участвовали в жизни отеля, но их участие было довольно-таки эпизодическим, потому что один сын владел магазином продуктов неподалеку, второй был доктором наук, а внуки учились кто где. Да и отель был слишком мал, чтобы требовать участия большого количества людей.