- Нет, не он. С чего бы это вдруг?
- Расскажешь?
- Арти, ты теперь будешь проверять мой каждый шаг?
- Я ничего не проверяю. Моя единственная сестра, беременная между прочим, встречается с мужчиной, и я хотел бы знать, что это за фрукт.
- Нормальный мальчик. Не всешвейцарская звезда спорта. А также не насильник и не маньяк. Этого достаточно?
- Пока - да.
- Этим все и ограничится, - уверенно сказала она. Поднимаясь в лифте, она четко поняла, что Лео ей очень нравится, но у них вряд ли может что-то получиться. Лео заслуживает, чтобы девушка любила его так, как он того достоин, а она ему такую любовь не сможет дать - она уже отдала свою любовь человеку, которому она оказалась не нужна. Для Лео уже ничего не осталось. Хорошо, она завтра потанцует с ним, а потом надо будет как-то перестать с ним встречаться. Это будет только честно. И все же, так жаль, что она не может его полюбить! Конечно, она его еще совсем не знает, может, то ее впечатление, что у него нет двойного дна, ошибочно. Но он выглядит таким милым, добрым, порядочным! И он не король вселенной, то есть у них мог бы быть хотя бы шанс... если бы не Отто...
- Давай веник, - сказал Артур. - Поставлю в вазу. Ого! Этот твой дружок - миллионер, что ли, опять?
- С чего ты взял?
- Цветы очень дорогие. Вот этот, не помню как называется, стоит сорок франков. А тут их несколько.
- Ох и ни фига себе, - удивилась Рене.
- Было бы довольно умно с твоей стороны быстренько подлезть под него, а потом сказать, что забеременела. Хотя, конечно, четвертый месяц - многовато...
- Иди ты к черту, - возмутилась Рене. - Я ничего подобного не собираюсь делать!
- Ой, ой, уж и пошутить нельзя. - Артур вразвалку потопал на кухню с букетом. Пустил последнюю шпильку: - А Ромингер-то твой хоть раз тебе цветочки подогнал? Или решил, что его хрен осчастливит тебя круче любой орхидеи? Ой! Твою мать!
- Так тебе, - Рене самодовольно улыбнулась - запущенный ей тапок угодил ему в спину.
Утром, еще не полностью проснувшись и не открывая глаз, Рене ощупью нашла под подушкой старую футболку Отто и прижала ее к своему лицу. Полусон, ее живое воображение и любовь с желанием, все это круто замешанное вместе, давало ей возможность ощущать его. Вот он, любимый и родной, сонный, помятый, небритый и взъерошенный, с отпечатком подушки на щеке, самый красивый и неотразимый. Как она мечтала о нем, как хотела его, как любила! Она почти физически ощущала его руки на своем теле - как он делал все это когда-то, когда они были вместе. Он целовал ее в губы, в шею, сжимал между пальцами ее соски, а когда он играл с ней там... о, это было просто невероятно - она просто не представляла себе раньше, что когда-либо сможет почувствовать нечто подобное. Она зажмурилась, стараясь сохранить это ощущение его рядом, но ничего не вышло, и реальность вернулась - в каком-то смысле грустная, в каком-то - прекрасная. И вообще, субботнее утро! Было так приятно просто валяться и ничего не делать, никуда не бежать, не бросаться к белому другу с очередным приступом рвоты от токсикоза. Тринадцать недель, токсикоз кончился, учебы сегодня нет, работы тоже, вождение в два часа дня, а потом - вечер с Лео. Красота! Она открыла глаза, улыбнулась Отто на фотографии, попыталась убедить себя, что он тут только потому, что ей нравится смотреть на красивое, и снова напомнила себе о Лео.
Она вздохнула и зарылась лицом в подушку (доктор Эльке сказала, что можно лежать на животе до четырнадцати недель). Лео. Замечательный, милый Лео. После той девицы, которая любила другого, а за Лео хотела выйти, потому что думала, что он богатый, ему подвернулась она, Рене Браун, идиотка и курица. Ну как можно быть такой дубиной? Как она может продолжать цепляться за Отто, если он - сколько можно повторять это себе - ее бросил? Надо быть полной дурой, чтобы хранить верность человеку, который просто несколько раз трахнул и свалил. Ничего, что называется, личного - просто трах-тарарах и все, все свободны, спасибо, что зашли. Бум, бам, спасибо, мадам. Но она ничего не могла с собой сделать - она мало того что продолжала его любить, она еще и тряслась от желания. До сих пор! Вот так, лежа в постели, в субботу утром, она закрывала глаза, зарывалась лицом в его старую футболку и мечтала о нем, вспоминала его, и сила ее мыслей, рвущихся к нему, была такова, что она почти ощущала его губы на своем теле, его объятия, его горячие поцелуи, от которых на ее нежной коже иногда оставались следы... Пропади ты пропадом, Ромингер! Она не видела его уже два месяца, с тех пор как он уехал в Америку, но до сих пор при одной мысли о нем она становилась вся мокрая, как черт знает кто! Она взвыла и стукнула кулаком по подушке. Пропади ты пропадом!