— Ладно, полегче, — сонно бормотал Хью, не вылезая из-под шляпы. — Говорит, говорит, говорит, тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та. Женщина рождена упражнять язык.
— А мужчина сейчас получит, если не будет пошевеливаться.
Наконец он сдвинул шляпу:
— Что тебе еще от меня надо? Сама уже сняла.
— Убери с дороги свои длинные ноги и выпусти нас! Загораживаешь…
Словно разводной мост, ноги опустились, подобрались и, когда женщины прошли, снова приняли исходное положение на спинке переднего сиденья.
— Куда так торопитесь? — невинно полюбопытствовал он.
— Ну не болван, а? — заметила Патрис.
Не распространяясь дальше, обе помчались по проходу.
— Казалось бы, рукава у рубашки длинные, а когда надо, от его рук никакого толку, — размахивая сумкой, жаловалась на ходу Патрис.
Так и не поняв, в чем дело, Хью с любопытством глядел им вслед. Потом, догадавшись о цели, но так и не поняв причины суматохи, воскликнул «A-а!» и, снова надвинув шляпу на нос, погрузился в прерванный бессмысленной женской возней сон.
Патрис тем временем закрыла за ними хромированную дверь и, словно бросая кому-то вызов, повернула внутреннюю задвижку. Лишь потом облегченно вздохнула.
— Ну вот, наконец-то попали. Буду здесь сколько захочу, — решительно заявила она, поставила сумку и открыла замок. — Если кому понадобится, подождут. Во всяком случае, здесь места только на двоих, да и то только для очень близких.
— Вообще-то мы и так последние, кто еще не спит, — заметила Элен.
— На, хочешь? — предложила Патрис, доставая из сумки пригоршню рыхлых косметических салфеток и делясь с подругой. — Мне их ужасно не хватало на той стороне. Не достать ни за какие деньги. Спрашивала без конца, но они даже не понимали, что я имею в виду… — Она остановилась, глядя на подругу. — O-о, да у тебя нечего стирать! В таком случае сначала намажься, тогда будет что стереть.
Элен рассмеялась.
— Рядом с тобой и я чувствую себя беззаботной, — сказала она с легкой завистью и восхищением.
Патрис, скорчив озорную гримасу, сгорбилась.
— Это, так сказать, последние шалости. С завтрашнего вечера я должна быть самой что ни на есть примерной. Рассудительной и спокойной. — Она сделала постное лицо, сложила на животе руки — точь-в-точь ханжа-монашка.
— A-а, по случаю встречи с родней, — догадалась Элен.
— Хью говорит, что они совсем не такие и что мне абсолютно не стоит волноваться. Но, разумеется, он их несколько приукрашивает. Если не так, то я была бы о нем невысокого мнения.
Намалевав на обеих щеках по загадочному белому кругу, она принялась размазывать их все шире и шире, все время держа открытым рот, хотя он не играл в ритуале никакой роли.
— Давай, мажься, — предложила она. — Сунь в баночку палец и достань немножко. Не знаю, для чего этот крем, но пахнет приятно, так что ничего не теряешь.
— Это правда, что ты мне сказала? — продолжила разговор Элен. — Что они до сих пор тебя не видели. Не верится.
— Вот тебе крест, что они меня в жизни не видели. Как я тебе рассказывала, мы познакомились с Хью на той стороне, там же и поженились и жили до сих пор. Мои родители умерли, я была стипендиаткой, училась музыке, а он работал в одном из наших представительств. Знаешь, есть такие конторы, которые известны только по начальным буквам. А родители даже не представляют, на кого я похожа!
— Ты что, даже не посылала фотографию? Даже после того как поженились?
— Свадебной фотографии не было; знаешь, как нынче женится молодежь. Раз-два и поженились! Несколько раз собиралась послать, но всякий раз что-то не нравилось. Смущалась, хотела, чтобы первое впечатление было таким… Однажды Хью договорился даже о сеансе у фотографа, но, посмотрев пробные отпечатки, я заявила: «Только через мой труп!» О, эти французские фотографы! Я же знала, что в конце концов мы с его родителями увидимся, а карточки, они такие… такие… Во всяком случае, на которых была я. Так что в конце концов я ему сказала: «Прошло уже много времени, и теперь я не стану посылать никаких фотографий. Пускай я буду для них сюрпризом, пускай увидят меня во плоти, какая есть. Тогда не будут питать пустых надежд, а потом разочаровываться». Кроме того, я подвергала цензуре все его письма, не давала ему расписывать меня. «Мона Лиза», Венера в морской раковине. Если ловила его на этом, то говорила: «Не пойдет!» — и вычеркивала. Мы ссорились, гонялись друг за дружкой по комнате, то я отнимала у него письмо, то он у меня.