— Постарайся не пугаться. Не думай о нем. Пока нам везет. Чек с записной книжкой были у него. Смотри на все это так: у нас должно получиться. И не иначе. Тем самым и мне поможешь. Понимаешь, твое нервное напряжение передается мне.
— Я в полном порядке, — дрожащим голосом заверила Патрис. — Успокоюсь. Буду держать себя в руках. Поехали.
Дальше ехали молча. Да и как иначе в такой-то поездке?
Она отводила глаза. Смотрела в сторону, сколько могла; когда уставала, смотрела в потолок. Или на пол прямо перед собой. Куда угодно, только не вперед, не туда, где, знала она, одновременно покачиваются две головы.
Старалась следовать совету Билла не думать. «Мы возвращаемся с танцев, — внушала она себе. — Он везет меня домой из „Кантри-клуба“, только и всего. На мне то черное платье с золотыми кружочками. Видишь? То самое черное платье с золотыми кружочками. Мы поссорились, поэтому я… я сижу сзади, а он впереди один».
Патрис вытерла холодный влажный лоб.
«Он везет меня из кино, — представляла она. — Мы смотрели… смотрели… смотрели…»
Неожиданно она произнесла вслух:
— Как называется картина, которую мы сейчас смотрели?
— Молодец, — отозвался Билл. — То, что надо. Хорошая мысль. Сейчас назову. А ты думай дальше. — Поразмышляв, он предложил: — Марк Стивенс в «Хотелось бы знать, кто ее сейчас целует». — Они вместе смотрели эту картину днем, тысячу лет назад (в прошлый четверг). — Рассказывай с самого начала. Запнешься, помогу.
Было трудно дышать, на лбу все время выступал пот.
«Он писал песни, — вспоминала она про себя, — повел свою молочную сестру в… варьете и услышал, как одну из его песен поют со сцены».
Машина повернула, и обе головы качнулись. Одна почти упала на плечо водителю. Кто-то невидимый их раздвинул.
Патрис поспешно зажмурилась.
— Когда… вступает мелодия песни, давшей название фильму? — запинаясь, спросила она. — Это та, в начале, которую они слышали с балкона?
Машина встала под светофором. Рядом, колесо в колесо, остановилось такси.
— Нет, она… — начал Билл, взглянув на такси. — Это была… — Он снова повернулся к такси, глядя на него отсутствующим взглядом, как смотрят на предмет, когда вспоминают что-то не относящееся к нему. — Это была «Привет, крошка». Под нее еще танцевали, помнишь? А заглавная песня появляется в конце. Вспомни, он еще никак не мог найти слова.
Светофор переключили. Такси сразу рванулось вперед. Патрис прикусила зубами руку. «Не могу. Больше не могу, — пронеслось в голове. Хотелось крикнуть: — Открой дверь! Выпусти меня! Я не такая смелая! Думала, что смогу, но не… Будь что будет, только выпусти меня скорей!»
Паника, такое состояние называется паникой.
Она впилась зубами в руку. Панический страх отхлынул.
Теперь они ехали быстрее. Но не настолько быстро, чтобы вызвать подозрение или привлечь случайный взгляд. Наконец достигли пригородов, поехали вдоль проходящей справа железнодорожной ветки. Теперь можно было ехать побыстрее.
Потребовалось время, прежде чем Патрис осознала, что главная опасность миновала. Они находились уже за пределами Колфилда, по крайней мере покинули его плотно застроенную центральную часть. И к счастью, ничего не случилось. Ничего непредвиденного. Не задели никакой машины. Не подошел ни один полицейский, чтобы сделать замечание, заглянуть в машину. Пока ни одного происшествия. Но что происходило в душе…
Патрис казалось, что внутри у нее все высохло, съежилось, а на сердце появились неизгладимые старческие морщины.
«В эту ночь умер не только он, — думала она. — В этой машине, где-то по пути, умерла я. Так что все было напрасно. Лучше бы остаться там, остаться живой, взять на себя всю вину, сполна принять кару».
Теперь они ехали по открытой местности. Позади остались последние сооружения — расположенная, как подобает, за городской чертой фабрика картонных коробок, труба заброшенной пивоварни. Дорога начала подниматься вверх. Создавалось впечатление, что цепь железнодорожных вагонов все глубже уходит под землю. Аккуратное дорожное покрытие, по которому ехали ближе к городу, кончилось. Начался крутой подъем по заросшему сорняками и кустарником склону.
Билл без видимой причины вдруг затормозил. Съехал двумя колесами на обочину ближе к железнодорожным путям и остановился. Машина встала на самом краю обрыва, который начинался почти сразу за дверцей.
— Зачем здесь? — шепотом спросила она.
— Слушай. — Билл показал вниз. — Слышишь?
Там будто давили орехи. Толстый слой орехов, по которым едут машины и давят их.
— Не хочу, чтобы он оставался в городе, — сказал Билл.
Он вышел из машины и стал осторожно спускаться по склону. Наконец он остановился, поднял что-то с земли — должно быть, камень — и бросил вниз. Повернув голову, прислушался. Постояв немного, поднялся наверх.
— Идет товарный состав. Из города, — сказал он. — По внутреннему пути, что прямо под нами. Видел фонарь на одном из вагонов. Состав очень длинный — думаю, порожняк — и движется очень медленно, еле ползет. Бросил камень, он ударился в крышу.
Патрис уже обо всем догадалась. По коже поползли мурашки.
Наклонившись над телом, Билл принялся обшаривать карманы. Оторвал что-то от внутреннего кармана пиджака. Ярлык или что там.
— Они не всегда выезжают сразу, как пассажирские. Может остановиться у большого шлагбаума впереди — знаешь, где. Локомотив, должно быть, как раз подъезжает к нему…
Патрис с трудом подавила отвращение — решила на этот раз попытаться помочь, хотя понимала, что здесь будет еще хуже, чем там, в дверях.
— Мне… тебе по… — спросила она, собираясь выйти вместе с ним из машины.
— Нет, — ответил Билл, — не надо. Оставайся здесь и следи за дорогой. Склон крутой, и когда по нему что-нибудь докатится до определенного места, то дальше просто полетит вниз. Ниже отвесная стена, обрыв. — С этими словами он как можно шире открыл переднюю дверцу. — Как на дороге?
Патрис посмотрела назад. Потом вперед. Впереди дорога шла вверх, что улучшало видимость.
— Пусто, — объявила она. — Ни одного движущегося огня.
Билл наклонился, протянул куда-то руку… Перед ней возникли две головы и две пары плеч. Через минуту на переднем сиденье никого не осталось.
Она отвернулась, изо всех сил стараясь смотреть на дорогу.
«Никогда больше не смогу сидеть в этой машине на переднем сиденье, — мелькнуло в голове. — Будут удивляться, но я не сяду под любым предлогом, буду всегда помнить, кто здесь был сегодня ночью».
Билл тяжело спускался по склону — приходилось удерживать двойной вес. Один раз оба вдруг исчезли из виду, — видно, Билл споткнулся… У нее перехватило дыхание, но чем она могла помочь?
Но Билл удержался на ногах.
Потом, когда их было видно только выше пояса, он наклонился, как будто укладывая что-то перед собой, и, когда выпрямился, оказалось, что он один.
Стоял и ждал.
Это было авантюрой, игрой наобум. Хвостовой вагон мог уже проехать и… тогда никакой другой поезд не увезет этот груз. Останется пустой путь, и, как только рассветет, станет видно, что на нем лежит труп.
Однако Билл угадал. Звук раздавленных орехов стал постепенно замирать. Вагоны один за другим вздрогнули раз, потом другой и встали.
Ее спутник наклонился снова.
Патрис вскинула руки, затыкая уши, но опоздала. Звук долетел до нее.
Это был гулкий удар. Будто сбросили тяжелый мешок. Только мешок от такого удара лопается. Этот не лопнул.
Она, закрыв глаза руками, уткнулась головой в колени.
Когда подняла глаза, Билл уже стоял перед ней. Он держал себя в руках, но было видно, что его вот-вот стошнит.
— Попал, — сообщил он. — Упал прямо посередине крыши. Мне было видно даже в темноте. Только вот шляпа улетела.
Ей хотелось закричать: «Не надо! Не говори! Не хочу знать! И без того слишком много знаю!» Но сдержалась. Да и он замолчал.